детей в кино на «Принца Каспиана» и попросили задержаться в городе подольше.

Руна, как будто чувствуя, что видит мальчика в последний раз, сползла с кресла и проводила Тимку до порога.

— Ей лучше, да? — обнимая собаку за шею, говорил Тима. — Ну, правда же лучше?!

Михаил Петрович не осмелился ничего ответить, а бедная Зинаида Васильевна тихо рыдала в кухне, прикрывая рот рукой.

Когда Тимка, переполненный впечатлениями от кинофильма и городской прогулки, возвратился домой, Руна лежала в «Плезире» в аккуратно сколоченном ящике на своей обычной подстилке и, казалось, спокойно спала. Рядом, как в почетном карауле, стояли Михаил Петрович и Зинаида Васильевна. Каждый из них был готов при появлении первой же Тимкиной слезинки броситься к нему со словами утешения. Но этого не понадобилось.

Тимка бледный, с неожиданно темными и большими прямо в пол лица глазами недолго постоял над Руной, держась руками за край ящика. А потом, не поворачиваясь, спиной вперед спустился со ступенек и побежал в дом. Папа-Миша нашел его свернувшимся калачиком на кровати. Ни на какие слова утешения он не отзывался. Михаил Петрович накрыл его пледом и ушел только тогда, когда убедился, что мальчик заснул.

Тимка спал долго, почти до следующего полудня, так что Руну похоронили без него в конце огорода за старыми вишнями.

Проснувшись, мальчик ни о чем расспрашивать не стал и весь день провел, не выходя из дома.

На третий день на обозримом горизонте появился Арсений Лозовой.

Он раза три прокатился на велосипеде мимо калитки соседей, но головы в сторону их двора не повернул.

Зинаида Васильевна аккуратно ссыпала нашинкованную капусту с разделочной доски в кастрюлю с будущим борщом, вытерла руки о фартук и вышла на крыльцо.

— Сеня! — позвала она Лозового-младшего, прикрывая рукой глаза, еще слезящиеся от толченого с салом чеснока. Борщ был настоящий украинский и варился по всем правилам.

Сенька проехал мимо еще раз, но через пару метров спустил ноги на землю и попятился назад.

— Здрасьте, теть Зина!

— Здравствуй, здравствуй и давай заезжай во двор. Руны у нас не стало, так поддержал бы ты Тимку. А велосипед оставь. Не выходит твой дружок на улицу. Переживает.

Сенька просить себя не заставил. Завел велосипед во двор, прислонил к забору и, присев на крыльце, стащил с ног кроссовки.

Тимка лежал поперек дивана ногами к стене, нависая над ковром. Перед ним выстроилась целая армия из оловянных солдатиков, неизвестно какой армии. Часть их была в нашей военной форме, часть — в американском камуфляже. Было даже два наших матроса. Один держал в поднятых руках флажки с неизвестными полу стертыми знаками, другой стоял на одном колене и целился в кого-то из автомата.

Перед армией под стулом, открыв зубастые пасти, сгрудились резиновые динозавры. В руке у Тимки был зажат индеец с томагавком, которого он собирался поставить для укрепления правого фланга.

— Привет! — сказал Сенька и сел на диван, зажав коленями сложенные ладошки.

— Хау! — ответил Тимка, повернувшись на бок к нему лицом. — Руны… это…не стало.

— Сама или усыпили?

Тимка спустил ноги на пол. Сел, опершись руками о диван и опустив голову.

— Ей больно было. Я чувствовал.

— Понятки. А где…

— Зина сказала за вишнями. Я не ходил.

— Пошли?

Холмик был невысокий узкий, но довольно длинный.

— Слышь, Тим! Давай здесь какой-нибудь знак поставим.

Тимур обошел вокруг холмика, нагнулся, отбросил в сторону упавшую с вишни сухую ветку.

— Дощечку нужно на палке укрепить. И написать, — резко выпрямляясь, сказал он вдруг. — Побежали в сарай!

Когда Зинаида Васильевна пришла поглядеть, чем занимаются мальчишки на огороде, памятник Руне уже был установлен. Михаил Петрович пришел поздно, когда Тимка спал. Но, услышав о том, что смастерили ребята, не поленился, взял фонарь и пошел в огород.

— Пусть пока так и остается, — сказал он жене, возвратившись, — а потом я подправлю. Хорошие все-таки пацаны, и руки, вроде, растут, откуда надо. А знаешь, Вовка ведь тоже переживать будет. Надо все это сооружение сфотографировать и ему через Пашкину почту передать. Завтра же все сделаю, не буду откладывать.

Но не успел Михаил Петрович получить готовые фотографии, как Павел сам позвонил и попросил его прийти. Сказал, что есть весточка от Володи.

Возвратился Михаил Петрович от Пашки с загадочным лицом и на нетерпеливое «ну, что там?» уклончиво отвечал:

— Ты, Зинуша, сперва меня, как в сказке, напои, накорми, приголубь, а потом и расспрашивай.

— В сказке?!! — шутливо сердясь, замахнулась на него жена кухонным полотенцем. — В твоем любимом фильме про Жеглова такие слова бандит своей подружке писал! Говори сейчас же, Мишка, что нам Вова написал!

— А то, драгоценная моя, — тут Михаил Петрович обнял свою Зинушу и закрутил ее по комнате, — что приедет наш сын домой в августе. И не один!

Зинаида Васильевна, которая была на пол головы выше мужа, легкомысленное кручение тотчас же прекратила, усадила Михаила Петровича на диван и сама рядом пристроилась.

— Приедет? А на сколько? И с кем?

— На десять дней с подругой!

— С невестой что ли?

— Написано «с подругой», а ты понимай, как хочешь. Может уже и с гражданской женой.

— И больше ничего?

— Нет, отчего же. Картошку обещал помочь выкопать.

— Мишка, отвечай серьезно!

— Ну, точно! Было там про картошку! И приветы всем. Тимке, Клариному семейству, любимой учительнице.

— Так у нас той синеглазки всего две грядки! Какая ж нам помощь требуется?!

— Ну, пошутил парень, что ты раскудахталась!

— Миш! А, может, они и ребенка уже ждут?

— С подругой?! Успокойся!

— Я и не волнуюсь. Тима уже большой. Если бы мы младенчика оставили у себя, ему было бы веселее. Опять же климат у нас лучше, и огород свой, хотя, конечно, и маленький.

— Размечталась! Они теперь своих ребят в рюкзаках носят и нигде с ними не расстаются. По всему свету путешествуют. Ламу какую-нибудь схватят, подоят в бутылку, сверху