до культурных. Эту информацию Максим тоже поглощал, сам толком не понимая, для пользы дела или просто из любопытства.

Сейчас он читал о мероприятии, называемом «литературный суд».

Союз учащихся средних учебных заведений предполагает в пятницу 26 апреля в 6 часов в здании городской думы инсценировать «литературный суд» по поводу романа Толстого «Анна Каренина». Героиню будут судить за ее отношение к семье. Будет поставлен вопрос, можно ли считать Анну ответственной за разрушение брака? Имелось ли у Анны достаточно веское основание кончать самоубийством?

В «суде» выступят по делу обвинители и защитник. Будут избраны и присяжные. Недостает только комиссара с красногвардейцами, который бы разогнал суд и учредил революционный трибунал.

Такого плана мероприятия проводились нередко — возможно, они в некотором роде сделались предтечами телевизионных ток-шоу. Едкие шуточки в адрес комиссаров тоже были в печати обычным делом. Это радовало: раз над советской властью смеются, значит, по-настоящему ее еще не боятся.

Рядом лязгал типографский станок, Максим привык к нему и почти не обращал внимания на этот шум. Когда станок замолкал, становились слышны разговоры рабочих второй смены — архив отгораживался от типографии всего лишь занавеской. Максим вернулся к газете и узнал, что перемыванием косточек литературным героям учащиеся Архангельска не ограничивались. Далее статья сообщала:

Союз учащихся не так давно проводил дискуссию о цели жизни. По рассказам, дискуссия прошла удачно.

Не успел Максим порадоваться за прогрессивных учащихся — он-то цели своей жизни так до сих пор и не нашел — как из коридора донеслись тяжелые шаги и лязг металла. Максим тихо подошел к занавеске и заглянул в щель. В типографию ворвалась женщина, за ней — двое солдат с винтовками. Латыши, самые лояльные большевикам бойцы в городе.

— Товарищи, срочное задание от Исполкома! — голос женщины был высоким и звонким, в нем сквозило напряжение. — Что бы вы сейчас ни набирали, немедленно это отложите!

— При всем уважении, никак не возможно, сударыня, — басовито ответил метранпаж, он же старший по смене. — «Архангельск» должен поступить в печать в срок, мы и так уже отстаем от графика на…

— Дело безотлагательное! — перебила женщина. — Подождет ваша газета! В городе контрреволюционный мятеж! Нужно срочно обратиться к населению! Приказ Исполкома!

Рабочие хмуро смотрели на полузаполненные гранки. Если сейчас прервать эту работу и начать новую, весь дневной труд, считай, пойдет насмарку.

— Премиальные в тройном размере! — нашлась женщина.

Максим никогда ее прежде не видел, но понял, кто она. В Исполкоме служила всего одна женщина, левая эсерка Мария Донова — Миха по-свойски звал ее Марусей, но, скорее всего, только за глаза. Максим ожидал, что комиссарша окажется разбитной бабенкой в кожанке и с прилипшей к губе папиросой, из тех, что путаются с матросней. Но это была девушка в наглухо закрытом черном платье и волосами, собранными в тугой узел на затылке.

Метранпаж переглянулся с наборщиками.

— Ну, раз в тройном… давайте текст.

— Нет текста! С голоса моего набирайте.

Метранпаж возмущенно всплеснул руками:

— Никак не возможно! Работа только по машинописному тексту!

— Возможно! — отрезала Донова. — Необходимо, а следовательно, возможно. Все по местам! Диктую.

Латыши синхронно, словно по команде, взяли винтовки наизготовку. Ладони Максима вспотели, рука сама схватилась за наган. Он знал, что оружие есть не только у него — времена неспокойные, многие носят револьвер или пистолет, благо закон не запрещает.

Наборщики нехотя, словно по принуждению, вернули на места уже использованные для газетной полосы литеры и приготовились набирать новые строки.

Донова пару секунд кусала губы, сосредоточенно глядя в потолок, потом ровным голосом, без интонаций, принялась выдавать текст:

— Товарищи, восклицательный знак. Белогвардейцы подняли мятеж запятая чтобы впустить в Архангельск иноземных захватчиков точка. Они заблокируют железную дорогу и отрежут нас от поставок хлеба точка. Все на защиту родной земли и власти Советов восклицательный знак. Пункты сбора добровольцев…

— Не так быстро! — возопил метранпаж. — Ничего в нашем деле не понимаете, а туда же, лезете приказывать! Текст по строкам сперва набирается. Сейчас по слуху разбивать буду. Повторите медленно…

Максим, до сих пор никем не замеченный за занавеской, сжал рукоять нагана. Эта женщина говорила по-настоящему опасные вещи. Если бы она ограничилась трескучими большевистскими лозунгами, это ни на кого бы не подействовало. Но она била по больному. За хлеб, даже за обещание хлеба архангельцы станут драться насмерть, и многие ли сразу разберутся, что никакого продовольствия по железной дороге большевики не подвозили и не собираются…

Как пресечь это, как предотвратить сопротивление иностранным войскам? Застрелить Донову? Но тогда латыши убьют Максима, а после откроют огонь по рабочим. Черт с ней, с его жизнью, но как же скверно будет начинать с кровопролития, да еще такого напрасного…

Наборщики хмуро переглядывались и медленно укладывали литеры. Метранпаж заглядывал им через плечо, почти у каждого находил ошибки и заставлял переделывать. Работа не спорилась — типографы всегда набирали текст с машинописного листа, а не со слуха. Но, похоже, дело было не только в этом. Люди не хотели выполнять этот приказ.

Максим лихорадочно соображал. Плохо, что не его смена, там он со всеми перезнакомился, а среди этих только одного парня знал, здоровяка Леху. Что им сказать? Про судьбы Отечества, гражданский долг, битву за свободу? Не то! Большевики приведут страну к гибели? Так то когда еще. Надо, как Донова — о том, что этим людям важно прямо сейчас…

Максим выступил из-за занавески. Один из латышей повернулся и взял его на прицел.

— Тройные премиальные она обещает, — обратился Максим к наборщикам. — А жалованье мы когда в последний раз видели? Сколько уже тех обещаний выслушали, одно другого слаще?

Все прекратили набор и смотрели теперь на него.

— Три месяца с хлеба на квас перебиваемся, — повысил голос Максим. — У Лехи вон жена в прачки пошла, чтоб семью кормить. Потому что хоть не платят ни шиша, а уйти со службы нельзя — мигом под мобилизацию загремишь. Такую вот нам большевички принесли свободу!

Белоглазый латыш плавно оттянул затвор, досылая патрон.

— Не стрелять! — приказала Донова. — Товарищ Молот…

Максим понял внезапно, что она обращается к нему.

Что? Какой еще товарищ Молот?.. А, не до того! На него глядят прямо сейчас два десятка глаз — не считая нацеленных стволов в руках латышей.

Максим сосредоточился:

— Чего еще нам наобещали большевики? Мира и хлеба? А что принесли? Войну и