танкоградом.

Вообще, Лариса Николаевна – человек отчаянно смелый, и в этом она достойная продолжательница Юлии Друниной, которая ей по возрасту словно старшая сестра.

Их общее отличие – нетерпимость к подлости. Быстро до Ленинграда домчалась весть о том, что Васильева, став главным редактором сборника «День поэзии», стала настаивать на пересмотре дела о гибели Сергея Есенина. Её пытались одёрнуть. Спустя столько лет нашлись у Есенина лютые враги… Всенародная к русскому гению любовь не даёт им покоя. Они, опять же спустя столько лет, всячески тормозили правовые дела и одобряли действия того милиционера, который пригасил вихрь поисков истины.

…А как же том публицистики об Англии? Дело шло своим чередом. Олег Васильев был назначен заместителем главного редактора журнала «Иностранная литература», загрузка делами резко возросла, но на наших с Ларисой Николаевной планах это не отразилось. Пожалуй, ни с одним из томов серии (США, Франция, Италия, Япония) не было такой динамики и размеренности: сдали в производство рукопись объёмной книги досрочно, и я, не теряя темпа, стал готовить её к печати.

Работать с Васильевой было радостно. До сих пор вспоминаю об этой поре с теплотой и признательностью. И вот сейчас, составляя сборник «Чёрный снег. Война и дети», я вспоминаю встречи и беседы с Ларисой Николаевной с большим уважением и отрадой.

Лариса Николаевна Васильева (1935–2018)

Танки

Моему отцу – Николаю Алексеевичу Кучеренко

Какие-то строгие тайны

Из дому отца увели,

А вскоре по улицам танки

Гудящей волной поползли.

Я прятала руки за ватник

И следом за танками шла,

Не зная, что ожил тот ватман

С его заводского стола,

Что ожил тот ватман, который

Похитил отцовские сны.

По длинным людским коридорам

Шли новые танки страны.

Мальчишечьи крики привета

Неслись от ворот до ворот,

И женщина шла без жакета,

Кричала:

– Победа идёт! —

И, стиснув руками упрямо

Тугие перила крыльца,

О чём-то заплакала мама,

Привыкшая жить без отца.

Я помню тот день потому лишь,

Что вечером этого дня

Средь старых, бревенчатых улиц

Отец мой окликнул меня.

Мне даже теперь это снится,

Как в тот незапамятный год

Отцу разрешил отлучиться

Домой оборонный завод,

Как следом за ним я бежала

И в комнату нашу вошла,

А мама подушки взбивала,

А мама лепёшки пекла,

Смеялась то громко, то робко,

О том говорила, о сём…

Но стыла в тарелке похлёбка,

Отец мой уснул за столом.

А мать улыбалась все шире

И куталась в старую шаль…

Шли танки Т-34

В тревожную, трудную даль.

«Зачем опять война тревожит…»

Зачем опять война тревожит

поток несоразмерных дней:

то вычтет жизнь твою,

то сложит

её нечаянно с моей.

И холодок пройдёт по нервам,

когда подумаю о том,

как умирал ты в сорок первом,

и был костёр подёрнут льдом,

и в небе пеночка звенела,

перед морозом не дрожа,

и отделялася от тела

заворожённая душа.

Но сильным ветром возвращало

её, летучую, назад,

и сердце слабо ощущало,

что ждёт его апрельский сад;

и чудо-встреча неизбежна

на рубежах иных времён

с той, что покуда безмятежно

погружена в свой детский сон.

Но в эту самую минуту

там, где в то время я росла,

я пробудилась почему-то

и вся слезами изошла.

А мама наклонялась:

– Что ты?

Не время, спи, ещё темно. —

Летели низко самолёты.

Луна глядела сквозь окно.

Сорок пятый год

Самолёт с горящими крылами

уходил в чужую тишину.

Зычными звоня колоколами,

время наступало на войну.

И пересыхали реки крови.

Раны чутко трогала зима.

В каждом о грядущем полдне слове

чудилась История сама.

Девочка бежала, опаляя

удивленьем близоруких глаз,

лёгким своим бегом отдаляя

грохотом опустошённый час.

Девочка, счастливая, не знала,

чем она особенно сильна:

что о жизни знает слишком мало,

и что мир не проще, чем война.

«Сквозь стены смех и голосá…»

Сквозь стены смех и голосá.

Я выхожу услышать ближе,

они становятся всё тише,

когда в глаза глядят глаза.

Не принимая в тесный круг,

девчонки пробегают мимо.

Я взрослая непоправимо,

и среди них мне нет подруг.

А кажется – вчера ещё

я беззаботно щебетала,

да и сегодня не устала

смеяться, спорить горячо.

Но между нами десять лет,

а в них – сирена и бомбёжка,

и та из лебеды окрошка,

которой в голод лучше нет;

и мамин отблеск седины,

и то бесстрашие отцово,

чей танк железно и свинцово

был грозной гордостью страны.

И чувство Родины во мне

живёт, наверно, с той минуты,

когда налёты и салюты

не различала я в окне.

«Время шагами железными…»

Время шагами железными

грозный свой путь вершит.

Чтоб не робеть над безднами,

нужно достичь вершин.

Чтобы при звуке «Родина»

совесть палила в лоб,

сколько должно быть пройдено

тайных и подлых троп,

сколько должно быть выжжено,

вытравлено, сметено,

чтобы чудесно выжило,

выявилось одно —

вольное и печальное,

нужное, как хлеба,

вечное, изначальное,

истинное – Судьба!

Мать партизана

Там, говорят, дорога гиблая,

там ветру стыть, там выпям выть,

туда одна старуха хриплая

в ночи повадилась ходить.

Она сидит на белом камешке

среди нехоженых болот

и на ладони будто шанежки

на