Они привычно переглянулись. Привыкли работать в паре. А переглянувшись, с вожделением уставились на бумажку с адресом, которой я помахивал у них перед носом.

Мы ехали в машине назад, к дому на Садовом кольце, недалеко, кстати говоря, от Склифа. Наши практикантки обиженно дулись. Я отстранил их от разговоров на рынке, а им так хотелось загладить, искупить, доказать… Чем я и воспользовался через десять минут, велев им обойти оставшиеся квартиры. Что они и сделали за полчаса, пока мы с хлопцами толковали у них на кухне.

– Парни! – втолковывал я им со всей убедительностью, на которую был способен. – Наверняка вы насмотрелись видео, и потому вам все кажется, будто я жду, что расскажете мне о свирепом мужике с огромной винтовкой с оптическим прицелом, которого вы встретили, когда выносили ведро с мусором. Может, вы вспомните что-нибудь показавшееся вам странным, необычным? Ведь эти люди, я говорю о киллерах, не как все. То есть могут ходить в кепках и плащах, малозаметные, обыкновенные. Но вот как они держатся? Какой взгляд? Выражение лица, когда вы встречаетесь с ними взглядами? Понимаете, о чем я?

– Может, стреляли из проезжавшей машины? – предположил Микола.

– Исключено, – вздохнул я. – Винтовка достаточно велика, высунется из окна машины, но даже если стрелять с заднего сиденья от противоположной двери – очень трудно попасть. К тому же вид входного отверстия говорит о том, что стреляли все-таки сверху. Заказные убийства, чтоб вы знали, совершаются наверняка. Иначе жертва в случае неудачи будет вести себя весьма осторожно, окружит себя телохранителями. Поэтому жертву расстреливают в упор, а мастера снайперской стрельбы, которые при этом хотели бы благополучно смыться, стреляют с удобной позиции. Я не для того читаю вам бесплатно эту лекцию, чтобы пополнить багаж ваших знаний на случай, если решите этим заняться. Мне нужно знать, что вы видели либо слышали в тот день, понимаете?

– А почему именно мы? – спросили они хором.

– А потому, что вы находились в «горячей точке» – рядом с местом, откуда был произведен выстрел. Вы, и только вы, можете навести меня на правильный след. Так мне подсказывает моя следовательская интуиция.

И снова помахал у них перед носом бумажкой с адресом.

В армии Сережа Горюнов отнюдь не унывал. Продолжал верить в свою счастливую звезду. Оказалось, что помимо прекрасного голоса он обладает не менее прекрасным почерком. И потому стал писарем строевой части при штабе. Работа непыльная, место нагретое – но о том ли он грезил? И о том не мечтал, чтобы быть запевалой роты, батальона, участвовать в армейских смотрах самодеятельности, получая призы и грамоты.

Очень скоро Сережа понял – писарь строевой части может – если очень захочет, – многое. Особенно если он с головой.

Об оперной карьере он уже не мечтал. Вернее, перестал мечтать, когда сорвал свой голос во время строевого смотра на морозе, запевая бравурную строевую для приезжего генерала, который при этом прослезился – не то от чувств, не то от холода.

От Сергея Горюнова теперь многое зависело в карьере и прочих жизненных успехах офицеров полка, касалось ли это их продвижения по службе, командировок в столицу или поступления в академию. Да взять хотя бы продвижение очереди на машину или распределение поступивших в часть телевизоров, холодильников, которых всем не хватало…

Вопрос был в том, как подать соответствующую бумагу. И когда. Когда «батя», иначе командир полка, в хорошем расположении духа либо, напротив, встал не с той ноги. Бумага могла и опоздать. При этом Сережа разводил только руками, глядя честными глазами на недовольного офицера – стараюсь, мол, но совсем зашился с исходящими и входящими. Просто не успеваю…

Первыми значение Сережи Горюнова как человека, от которого столь многое стало зависеть в их существовании, раскусили офицерские жены. До этого они с восторгом слушали романсы русских композиторов в его исполнении. Голос писаря строевой части наполнял нежностью их сердца, а теперь они готовы были на все в полном смысле этого слова, когда речь заходила о квартире в новом доме либо о посылке мужа на учебу в академию.

И он, был грех, пользовался. Причем в полку это вскоре стало секретом полишинеля. Мужья скрипели зубами, грозили его пристрелить, но поскольку у самих было рыльце в пушку, только мысленно передергивали затворы, ни разу не нажав на спусковой крючок, – полковые дамы встали бы грудью на защиту всеобщего благодетеля и любимца.

Вскоре Сережа сделался гарантом благополучия этого полка, заброшенного в алтайской тайге, казалось бы забытого Богом и министром обороны. Он взял на себя – не сразу, понемногу, чтобы не слишком нарушать субординацию, – удовлетворение и ублажение всех социальных, материальных и прочих потребностей личного состава с их чадами и домочадцами. Обеспечивал благодаря своим связям лучшими, экологически чистыми продуктами солдатскую столовую, офицерский буфет и военторг. Ставил в наряд офицеров, когда его просили об этом их жены, чтобы дать чуточку свободы на то время, когда другие офицеры отдыхали после наряда.

У него образовались прочные связи – от тайги до британских морей, включая столицу с ее Генштабом, министерством и академиями, – с коллегами, неприметными клерками, такими же, как он, вкусившими сладость тайной власти над своими начальниками.

И они тоже, выполняя его пожелания, составляли нужные бумаги, факсы, зная, как, кому и в какой момент их подать на подпись, чтобы, к примеру, вечно занятому шефу некогда было пробежать ее глазами.

Сережа расплачивался с ними, как правило, пантами пятнистых оленей, коих было в избытке в здешнем заказнике. Эти целебные рога пользовались растущим спросом среди пожилого, тучного комсостава, приходящего в восторг от мысли, что с помощью экзотического снадобья из рогов можно будет наставить рога своим лучшим друзьям и однокашникам.

Благодаря этим связям удалось придержать приказ об отправке на пенсию из рядов вооруженных сил «бати», чего все в полку не могли дождаться. Так «батя» стал его должником. И подписывал теперь любую бумагу не глядя. Касалось ли это графика нарядов, отпусков или распределения запчастей для автомобилей.

Все были довольны Сережей. Врагов у него не было. Он все мог организовать и обеспечить. У него все было схвачено, расставлено и упаковано. Вплоть до сведений о «внезапной» инспекторской проверке – об этом ему из Москвы сообщали заранее. Вплоть до своевременной выплаты офицерского жалованья, к тому времени уже ставшей трудноразрешимой проблемой.

На Сережу молились все – офицерские жены, их обманутые с его помощью мужья и рядовой состав, поскольку в этой части благодаря его связям и стараниям кормили от пуза, лучше, чем в других.

И потому, когда пробил час его дембеля, весь полк чуть не упал на колени. Его просили остаться на сверхсрочную.

Вот когда он впервые задумался над пределом своей отнюдь не легитимной власти. Здесь он может все. А там? Там, в Москве, и без него хватает оглоедов. Там все забито. Палец не просунешь. Но здесь он уперся головой в потолок, но какой высоты потолок? Значит ли это, что он не способен на большее?