– И как тебе это удалось?

– Я просто слушала их.

– Ты умеешь отличать правду от выдумки просто на слух? Интересно, как?..

– Я не знаю. – Мэгги покачала головой. – Не знаю, как объяснить, чтобы ты понял. Энди называет это интуицией. – Она улыбнулась. – Во всяком случае, я занимаюсь этим уже довольно давно и, кажется, достигла кое-каких успехов.

– Что значит – давно? – удивился Джон. – Сколько вам… Сколько же тебе лет? Двадцать пять? Двадцать восемь?!

– Спасибо за комплимент, но мне скоро тридцать два. А первый набросок для полиции я сделала, когда мне было восемнадцать. Таким образом, я занимаюсь этим делом почти полжизни.

– Восемнадцать? Не слишком ли мало, чтобы работать в полиции?

– Тогда я еще не работала в полиции официально. – Мэгги вздохнула. – Так получилось, что я оказалась свидетелем преступления, единственным, кто что-либо видел. К счастью, я уже тогда умела неплохо рисовать. Ну а к тому времени, когда я попала в колледж, я уже была в штате этого полицейского участка.

Джон хотел расспросить ее еще о многом, но в этот момент в кабинет заглянул Энди.

– Прошу прощения, если помешал, – сказал он, – но нам только что звонили из больницы. Холлис Темплтон сказала, что готова встретиться с тобой в субботу во второй половине дня.

Мэгги встала:

– Она сама позвонила нам?

– Да, она позвонила сама.

– Она как-то объяснила свой звонок?

– Нет, но… – Энди неловко переступил с ноги на ногу, как делал всегда, когда оказывался в затруднительном положении. – Ты ведь с ней не знакома?

– Нет. Мы никогда не встречались.

– Но вы обе – художницы, может быть, вам приходилось слышать друг о друге?

Мэгги покачала головой:

– Я не знаю ее работ и сомневаюсь, чтобы она слышала о моих. А что?

– Дело в том, что она назвала твое имя. Сказала, что будет говорить только с тобой.

Джон тоже поднялся.

– И что в этом удивительного? – спросил он.

Энди пожал плечами:

– Возможно, ничего. Но, насколько мне известно, никто из приходивших к мисс Темплтон детективов не рассказывал ей о Мэгги. Больше того, мы вообще стараемся не упоминать о том, что Мэгги – наш штатный полицейский художник. Холлис Темплтон просто неоткуда было узнать ее имя.

2 ноября, пятница

Номер в питтсбургском отеле был как две капли похож на любой другой номер в любой другой гостинице. Квентин Хейз спросил себя, не является ли это косвенным доказательством существования заговора гостиничных декораторов. Лично он был абсолютно убежден, что эти типы тайно встречаются один или два раза в год и сообща решают, как должны выглядеть комнаты в американских отелях. Какая им может быть от этого польза, Квентин не представлял, однако в существовании заговора не сомневался: вряд ли можно объяснить простым совпадением тот факт, что, куда бы он ни приехал, всюду его встречали одни и те же покрывала на кроватях, одни и те же занавески на окнах и безвкусные эстампы на стенах. От одного вида стандартной мебели его буквально тошнило, к тому же она неизменно оказывалась расставлена настолько бестолково, что для того, чтобы включить в розетку портативный компьютер или факс, приходилось отключать настольную лампу или холодильник.

Нет, это точно заговор!

Но когда он изложил эти соображения своей спутнице, она только пожала плечами.

– Просто ты слишком много путешествуешь, – сказала Кендра Эллиот.

– Одно вовсе не исключает другого, – возразил Квентин. – Я действительно много путешествую, и именно поэтому мне удалось раскрыть коварный заговор архитекторов, дизайнеров и декораторов, которые злоумышляют против американского народа. Я в этом абсолютно убежден!

Кендра, продолжая печатать очередной отчет, сказала, не отрывая глаз от экрана:

– А я убеждена, что тебе необходим отпуск, полноценный отпуск где-нибудь на Гавайях. Ты слишком долго гонялся за плохими парнями, Квентин. Кроме того, тебе каждый раз приходится объяснять, как ты узнал то, что тебе просто не могло быть известно. А это изматывает и скверно действует на мозг.

– Как тебе удается разговаривать и печатать одновременно? – спросил Квентин. – Если я попробую проделать что-то подобное, я в конце концов начну печатать то, что говорю.

– Все очень просто, Квентин, у меня уникальный, гибкий мозг. Как у Наполеона или у Цезаря. В общем, я скажу Бишопу, что тебе необходим отпуск.

– Смена обстановки – вот что мне необходимо! – проворчал Квентин и откинулся на подушку, заложив руки за голову. – Кто бы знал, как мне надоела эта дыра! Кстати, ночью опять будет сильный буран.

– Это сказали по радио?

– Нет, это я сказал.

Кендра бросила на него быстрый взгляд, потом снова продолжила печатать.

– Ты хочешь сказать, что нам стоит убраться отсюда подобру-поздорову, пока шоссе не занесло? Я угадала?

– Гм-м…

– А может, в следующий раз нас пошлют куда-то, где не бывает ни снега, ни мороза?

– Гм-м…

Кендра перестала печатать и, повернувшись в кресле, внимательно посмотрела на него. Казалось, Квентин глядит на трещину в потолке, но она хорошо знала этот отстраненный, направленный внутрь взгляд, знала эту почти неестественную неподвижность и терпеливо ждала.

Наконец Квентин пошевелился и негромко выругался.

– Что? Неприятности?

Квентин сел на кровати, провел пальцами по взъерошенным светлым волосам и снова выругался вполголоса. Взгляд его был устремлен на мобильный телефон, лежавший на тумбочке на расстоянии вытянутой руки. Пять секунд спустя телефон зазвонил.

Кендра приподняла бровь, но ничего не сказала. Повернувшись к компьютеру, она снова занялась отчетом.

Квентин включил аппарат.

– Привет, Джон.

– Неужели ты не можешь без этих своих штучек? – недовольно сказал Джон Гэррет, ибо это действительно был он.

– Без каких? – прикинулся невинной овечкой Квентин. – Телефон зазвонил, я ответил. Или ты предпочел бы, чтобы я вовсе не брал трубку? Извини, конечно, но телефоны для того и придуманы, чтобы люди могли…

– Я знаю, для чего нужны телефоны, – перебил Джон. – Я имел в виду совсем другое. Даже если ты догадался, что это я, вовсе не обязательно было сообщать мне об этом.

Квентин ухмыльнулся.

– Это противоречило бы моей честной натуре, – заявил он напыщенно.

Джон вздохнул, и Квентин снова улыбнулся.

– О'кей, я больше не буду, – пообещал он. – Но если бы ты знал, как приятно проделывать эти маленькие бреши в твоем материалистическом мировоззрении, ты бы меня простил.