что вызвало всеобщее беспокойство. По ночам все отчетливей слышна стрельба, но работа шла своим чередом. У меня совершенно развалилась обувь, и я хожу босиком. Болит нога, поцарапанная в первый день после приезда.

Новостей с фронта никаких. Отношения с окопницами наладились. Каждый день раздаю привезенные продукты. Стараюсь исполнить их просьбы, хотя начальство иногда сердится. Приходилось часами простаивать у котлов на раздаче пищи. Бывало, окопницы ругались, но по большей части раздачи шли весело. Повар – Нюра, мастерица пошутить солоно, но остроумно, а ко мне все относились очень хорошо.

Срок нашей работы уже подошел к концу, а нас все не отпускают. Наконец объявили, что, может быть, с утра отправимся по домам. Утром приказали 172 из 900 остаться, остальные – домой. И вот эти 172 или немного меньше прибежали к сараю, побросали лопаты. Брань пошла несусветная, и сколько их ни убеждали, они самовольно ушли. Мне нельзя уходить, я должна сдать документы и кладовую. Потом начальник отпустил и сам ушел – рабочая сила разбежалась.

Пошли. Я снарядилась в начальниковые белые туфли 42 размера. Дорога шла через болото. Кругом леса. Шли неорганизованно. Люди обгоняли друг друга. Разведчики с ближайшей станции не вернулись. Сведения о поездах не поступали. Пришлось идти на Ораниенбаум. Старинный Ораниенбаумский парк – это фактически огромный лес. Во второй половине дня вышли на берег Финского залива. Открылся вид на море, синее-синее. Кронштадт как на ладони. Пожары в Кронштадте и на море. Даль залива чарующе привлекательна, и жутко становилось от этих пожаров. Дошли до станции, сели в поезд и доехали до дома.

19 августа 1941 года

Сегодня утром вернулись все четверо наших работающих на оборонной стройке на подступах к Ленинграду. Их отпустили в связи с приближением фронта, потому что там стало опасно и был дан приказ всем отступать.

Много хлопот было с эвакуацией рукописного отдела. Вчера мы его упаковали в ящики и спустили с 3-го этажа на первый, а сегодня нужно было отправить по назначению. Однако возникло большое затруднение с транспортом. Звонила я к секретарю РК ВКП (б) Левину и просила дать машину. Он сначала отказался и рекомендовал обратиться в Смольный, но я ему ответила, что там нам рекомендовали обратиться в райком или в райсовет, в который, кстати, мы обратились еще вчера. В конце концов, машину обещали дать и я поехала по указанному адресу, чтобы ее получить. Но только вышла на улицу, дали сигнал воздушной тревоги, и пришлось уйти на Марсово поле в траншею и там просидеть около получаса. Когда добралась туда, нашла начальника и получила согласие на машину, позвонила в институт, но оказалось, что машину уже дал музей Ленина, тогда я пошла и сообщила начальнику, что от машины отказываемся, так как нашли в другом месте. Тот был очень доволен. В конце концов, все одиннадцать ящиков увезли и стало легче.

Эвакуация женщин и детей на завтра не состоялась. Не хватило билетов. Народ начинает нервничать. Сегодня всем эвакуируемым выдали деньги – расчет с двухнедельным пособием.

Тов. Лурье откуда-то слышал тяжелые новости: будто бы наши войска оставили Одессу, Севастополь и Баку. Он уверен, что это так, и очень расстроен. Он считает, что следует народу говорить правду. Поражение наших войск возможно, но доверия народа терять нельзя, если будем скрывать, то от этого Советская власть проиграет. Он напомнил, как Ленин в годы Гражданской войны часто обращался к массе за помощью в тяжелые минуты.

Теперь враг стоит у ворот Ленинграда, а коммунисты не знают, что им делать. Никто не имеет оружия, и даже охотничьи ружья изъяты. В народе начинают распространяться слухи о предательстве. <…> [Е. С-ва]

20 августа противник занял железнодорожную станцию Чудово. Тем самым оказалось прервано железнодорожное сообщение Ленинграда с Москвой. Спустя пять дней немцы захватили Любань и продолжили продвижение на Ленинград вдоль Московского шоссе.

20 августа 1941 года

Сегодня была в райкоме. <…> Разговор с инструктором рассеял некоторые сомнения. Так стало хорошо и спокойно на душе, когда узнала, что есть партийная установка Ленинград не сдавать фашистам ни в коем случае. Но надо, чтобы народ знал об этом и не падал духом. Получено указание формировать рабочие батальоны.

Провели сегодня в институте митинг о подготовке населения к обороне, строительстве военных укреплений и формирования рабочих батальонов. После митинга открылась запись в рабочие батальоны. Записались все наши мужчины: Лурье, Шариков, Шульман и Логинов, за исключением Паялина, которому отказали в записи по состоянию здоровья – глух и страдает астмой. Логинов записался под нажимом, ссылаясь на возраст, что мне, мол, за молодежью не угнаться, да не быть бы в тягость, но если велят, то запишусь.

Паялин сегодня в кабинете директора устроил скандал, требовал, чтобы ему заплатили деньги за отпуск, которые ему не полагались, так как он отпуск использовал. Паялин собирался покинуть город вместе с женой, и его отпускали, хотя он не подлежал обязательной эвакуации. Он кричал:

– Вы меня выталкиваете на улицу, на голод! Старика гонят неизвестно куда!

Я ему напомнила, что его никто не гонит и он может не ехать, если не хочет, но он ничего не слушал и продолжал кричать. Директор пришел в большой гнев и стукнул чернильницей по столу.

В конце концов, Паялин ушел.

После его ухода Л. еще долго не мог успокоиться, потом по большому секрету рассказал ужасную вещь о Кировской дивизии, будто бы она разбита, и плакал. «Мительман, Мительман такой способный, такой умный!» – повторял он. Я не могла выдержать и тоже заплакала. <…> [Е. С-ва]

21 августа 1941 года

Шли дни за днями, и фронт приближался к Гатчине. <.. > Жители начали эвакуироваться. 17 августа уехала сестра с племянником, 18-го теща и свояченица. Три чемодана с бельем и одеждой я вывез в Ленинград. <…> Утром 19 тщательно прибираю квартиру, заколачиваю двери и рамы гвоздями, и запираю на ключи. Удары молотка раздаются погребальным звоном. Я вышел на улицу и взглянул последний раз на окна своей квартиры, где жил восемь лет и где вместе с женой боролся за жизнь своего сына.

Больше я не видел своего гнезда. Погибло все, что я ценой своего труда смог приобрести за восемь лет. Квартира, обстановка, радиоприемник, часть одежды и белья, и даже вещи знакомых свояченицы, временно оставленные на хранение. <…>

20 августа я попытался попасть в Гатчину. Видел, как сыпали немецкие самолеты бомбы на безоружный город, как