— Чего ты так рано? — сонно спросил он гостя.

— Соскучился. Кофейку свари, будь другом, мне еще сегодня на работу идти.

Женька, шлепая босиком по полу, принес с кухни растворимый кофе и чайник. Молча выпили пару глотков.

— Пойду хлеба и колбасы принесу, — озабоченно сказал Васюхин. Пока он гремел холодильником, Леонид, сдвинув в сторону чашки, как можно художественнее разложил на журнальном столике фотографии. Васюхин явился с бутербродами и, не обращая внимания на снимки, рухнул в кресло. Воцарилось молчание, нарушаемое только лязгом двигающихся челюстей. Гость, втайне надеявшийся на бурную реакцию со стороны приятеля, первый не выдержал и спросил:

— Хочешь, удивлю?

— Давай, если сможешь.

— Тогда смотри сюда. Как тебе это понравится? Ну?

Женька скосил один глаз на столик, а другим продолжал таращиться в телевизор.

— Что-то я не понимаю, — критически сказал он. — Это что, очередной шедевр? Сам вижу, что гениально, если, конечно, исполосованный человек может гениально выглядеть.

— Да ты внимательно гляди, на лицо посмотри, — втолковывал Леня. — Ну? Неужели не узнаешь?

— Мертвец натуральный, я сам вижу. Ты что — в некрофилы решил переквалифицироваться? Я лично предпочитаю живых, и причем другого пола.

— Какого? — глупо спросил Леня.

Васюхин выразительно покрутил пальцем у виска и отвернулся.

— Ты Эдуарда знаешь? — не унимался Леня. — Ну, ты ему еще ключи от моей хаты давал.

— Я твои ключи только Петраченкову давал, он упрашивал сильно: мол, на пару дней.

Несмотря на явную незаинтересованность друга, разочарованному Лене пришлось описать свое возвращение с юга.

—…С ними мужик этот был, вроде бы его Эдуардом девки называли. Я его потом, когда в морге был, сразу узнал… Санитар что-то такое говорил, вроде его еще две недели назад кокнули и только вчера, мол, на стол положили для исследования. И еще Курепкин что-то хотел сказать, но ему помешали… Что, неинтересно?

— Значит, это Эдуард Курепкин? И на черта он тебе сдался? — спросил несообразительный Васюхин.

— Да нет, Курепкин — это санитар из морга, который мне его и сосватал. А фамилию этого Эдика я не знаю. А ты?

— В первый раз вижу!

— А я думал, он твой друг, раз ты ему ключи давал. Понимаешь, как-то очень уж складно получилось, как в американском боевике: пришел, увидел, узнал — явно неспроста такая встреча. Может, я последний его видел, кроме убийц, конечно. И в машину к нему какой-то подозрительный тип влез.

— А на черта тебе все это сдалось? — повторил свой вопрос Женька. — За ключи извини. Петраченков уговаривал, как родного, трепал, что от жены некуда уйти. Потом позвонил, сказал, что все тип-топ, ключи он тебе лично отдал. Если он у тебя чего из квартиры стянул, пойдем ему морду набьем. Обещал, что порядок будет.

— Тот порядок, что я там видел, называется бардак… Ты знаешь, я его как в морге увидел, меня как будто что-то толкнуло, я как будто за что-то зацепился…

— Ну и отцепись теперь. Чего ты лезешь? Можешь нарваться и, если в живых останешься, остаток жизни будешь на аптеку работать.

— Пожалуй… — Леня погладил пальцем шрам под волосами.

Васюхин, наверное, даже сам не понимал, насколько он прав. Он был прав так абсолютно и явно, как бывают правы только родители, и именно поэтому им хочется идти наперекор. Телефон Петраченкова у Лени был. А посвящать Женьку в свои беспочвенные искания — совершенно бессмысленно.

Между тем внутри Лениного организма завелся червячок любопытства, доселе ему неизвестного. Червячок копошился, ворочался, шебаршился, толкал Леню на удивляющие его самого поступки, и успокоить его можно было только действием, поэтому доморощенный Шерлок Холмс решил действовать.

— Я позвоню… — полувопросительно-полуутвердительно сказал Леня и набрал номер. — Алло, Влада Петровна, доброе утро, это Соколовский, — закричал Леня, когда сквозь треск телефонного эфира прорвался женский голос. — Влада Петровна, я, кажется, заболел после вчерашнего, вы слышите, как я кашляю. — Леня выразительно и старательно закашлял в трубку. — Я сегодня полечусь немного, если вы во мне не очень нуждаетесь.

Получив разрешение поболеть, Леня с облегчением положил трубку и сказал Васюхину:

— Ну ладно, Жека, пошел я лечиться…

— Давай-давай, — многозначительно улыбнулся Васюхин. — Если еще какой труп найдешь, заходи, я всегда рад.

На улице Леня с трудом нашел единственный, кажется, на всю округу таксофон. Выстояв немалую очередь, он вожделенно приник к холодной трубке.

Петраченкова дома не было, уже ушел на работу. Услышав от обаятельного абонента, что ее мужу звонят с серьезными коммерческими предложениями, жена Петраченкова с готовностью сообщила номер рабочего телефона. Пришлось купить тут же в очереди еще один жетон. Леня, как гончая собака, не отрывая нос от следа, спешил за дичью, он чувствовал горячий запах догоняемой жертвы.

Услышав в трубке приятный баритон, сообщивший: «Петраченков слушает», — Леня стал вдохновенно врать, мол, что за свинство, у него дома пропали ценные кассеты и что их необходимо срочно вернуть. Оказалось, что Петраченков никакого Эдуарда не знает и вообще никогда такого не видел и о таком не слышал, а ключи давал он своей приятельнице Кристине, в чем, конечно же, глубоко раскаивается и просит извинения по этому поводу. И что Кристина такая свободная духом девица, что запросто могла, конечно, стащить и кассеты, и что подороже.

Петраченков, очевидно, не врал, он был больше смущен и раздосадован, но не проявлял ни малейших признаков испуга или подозрительного беспокойства. Тогда Леня попросил у него телефон Кристины, попутно соображая, которая из трех молодых особ, разгуливавших голышом в тот день по его квартире, могла быть Кристиной.

Петраченков, извиняясь, сказал, что телефона этой особы нет, но есть примерный адрес квартирки, где она вроде бы обитает. А обитает она в центре, у Никитских ворот, в коммуналке, три звонка, как войдешь — по коридору прямо, а потом налево, через две двери третья направо.

Леонид записал адрес совершенно застывшей и потому плохо пишущей ручкой, виртуозно прижимая трубку щекой к подбородку, а рукой — листочек к стеклу будки. Очередь за его спиной уже возмущенно роптала, сдвигалась плотнее, стучала костяшками пальцев по стеклу, готовясь пойти стеной на нарушителя телефонной дисциплины.

«Пардон, пардон», — сыпал налево и направо Леня, потирая руки от холода и пробираясь через толпу. Ниточка, эфемерная, готовая вот-вот выскользнуть из неопытных рук детектива-любителя, ниточка, сомнительная по своей нужности, все же была. Но чем дальше пробирался Леня по тернистому пути своего спонтанного расследования, тем ему самому непонятней было, зачем он это делает.

Скорее всего он это делал уже почти автоматически, наподобие робота, который беспрекословно следует извне заданной программе. Таким заданием, программой для Лени была интуиция, которой он подчинялся, слепо доверяя и не рассуждая. Плюс скука, плюс одиночество, плюс юношеская тяга к приключениям и, конечно же, русское «авось» — авось да вывезет кривая.