— Да. Мы с Вильгельмом бывали здесь. Нам нравилось прятаться, ну и… — Он снова прыснул. — Для остроты ощущений…

Касдан отчетливо представил себе двух мужчин, предающихся страсти над массой зеленоватой воды. Он и сам не знал, тошно ему или смешно.

— Дай-ка мне мобильный.

Насер повиновался. Одним пальцем Касдан записал свой номер под именем «легавый».

— Вот мой номер. Если хоть что-нибудь вспомнишь, звони. Меня зовут Касдан. Нетрудно запомнить, верно? У тебя есть жилье?

— Да, комната.

— Адрес?

— Бульвар Малерб, сто тридцать семь.

Касдан записал адрес и внес в память номер его сотового. На прощание он схватил его рюкзак и вывернул прямо на грязный пол. Зубная щетка, две книги, рубашки, майки, дешевые безделушки, несколько фотографий Гетца. В этих предметах заключалась вся печальная судьба несчастного педика.

Армянина охватила жалость, и сама эта жалость вызвала у него гадливость. Помимо воли он нагнулся, чтобы помочь парнишке собрать вещи.

В этот момент Насер мягко поймал его руку:

— Защитите меня. Может, меня они тоже убьют. Я сделаю все, что вы хотите.

Касдан резко отдернул пальцы:

— Убирайся.

— А мои документы?

— Их я оставлю.

— Когда я получу их обратно?

— Когда я скажу. Убирайся.

Индиец не двигался с места, не спуская с него затуманенных глаз. Касдан заорал по-настоящему:

— Вали отсюда, пока я тебе не врезал!

Паркет уплывал у него из-под ног.

Иначе не скажешь. Пол в квартире, когда он ступал на него, кренился, вызывая ощущение качки. Как будто он стоял на палубе корабля, плывущего по вершинам деревьев в парке, на который выходила все еще открытая застекленная дверь балкона. Касдан запер дверь, задернул занавески, поискал на оконной раме выключатель. Он предполагал, что шторы закрываются при помощи какой-то системы. Наконец он нащупал и нажал кнопку. Штора медленно опустилась, отрезая комнату от внешнего мира и от света уличных фонарей. Когда стало совсем темно, Касдан ощупью закрыл обе двери, ведущие в комнату, и вынул свой «сирчлайт», чтобы найти другую кнопку и включить свет в гостиной. Теперь он не боялся, что его увидят снаружи. Он зажег люстру. Гостиная обставлена грошовой мебелью. Продавленный диван. Книжный шкаф из фанеры. Разрозненные кресла. Гетц не слишком потратился на меблировку.

Ни одной картины на стенах. Ни единой безделушки на полках. Никакой личной ноты во всем этом убранстве. Все вместе напоминало комнату в дешевом пансионе. Касдан подошел к книжному шкафу. Партитуры, биографии композиторов, несколько книг на испанском. Касдан догадывался, что свое пристрастие к скрытности Гетц распространил на собственную квартиру: здесь ничего не найдешь.

Натянув хирургические перчатки, армянин взглянул на часы: почти полночь. Сколько бы времени это ни заняло, он прочешет квартиру частым гребнем.

Начал он с кухни. При свете уличных фонарей. В сушке рядом с раковиной — чистая посуда. В стенных шкафах расставлены тарелки и стаканы. Гетц обожал порядок. Холодильник почти пуст. Морозильник набит замороженными блюдами. Похоже, повар из органиста был никудышный. Внимание Касдана привлекла одна деталь: ни намека на пряности или какой-нибудь продукт чилийского производства. Гетц постарался изгнать любые напоминания о прошлом даже из своих кулинарных предпочтений. И ничто не выдавало, что здесь бывал малыш Насер. Гетц не держал дома хлопья для своего любовника.

Перейдя к спальне, он и там первым делом опустил шторы. Включил свет. Тщательно заправленная постель. Голые стены. В гардеробе — унылая поношенная одежда. Ничто не выдавало личности владельца, не считая двух книг из музыкальной серии издательства «Микрокосм». Одна о Бартоке, другая о Моцарте. И крест над кроватью. Все говорило о размеренной жизни лишенного причуд пенсионера. Жизни, хорошо знакомой ему самому…

Но Касдан угадывал здесь нечто другое. За этой сдержанностью, намеренной безликостью что-то кроется. Разумеется, Насер. И другие тайны — в этом Касдан готов был поклясться. Где же музыкант прятал свои секреты?

Ванная. Чисто прибранная, и только. Гетц сам наводил порядок и запретил Насеру приносить сюда косметику. Лекарств тоже не оказалось. Для своих лет Гетц обладал отменным здоровьем. Выйдя в коридор, Касдан обнаружил еще одну комнату. Музыкальный салон, в котором почетное место занимали пианино и огромная, отделанная под старину стереоустановка. Гетц обклеил потолок упаковками от яиц, очевидно затем, чтобы сделать комнату звуконепроницаемой. И снова штора. Свет. Бесчисленные выемки на потолке отбрасывали множество теней, достойных кисти Вазарели.

Изучая стены, Касдан осознал, что здесь он прикоснулся к личному пространству Гетца. В салоне все было проникнуто страстью органиста к музыке. Две стены уставлены дисками, но также виниловыми пластинками. Коллекционные экземпляры. Исторические записи опер, симфоний, концертов для фортепиано. И эта комната выдавала присущую старому холостяку чрезмерную педантичность. Несмотря на величие предмета — музыки, — на всем ощущался налет жалкой мелочности, словно припорошивший салон тонким слоем пыли.

Касдан подошел к пианино. Электрическая модель с подключенными стереонаушниками. Он долго рассматривал стереоустановку. Встроенные усилители от «Харман-Кардона». Две звуковые колонки. Сабвуфер. Профессиональные навороты. Все деньги органиста уходили на высокое качество звука.

На проигрывателе лежала коробочка от диска. Касдан посмотрел на этикетку. Запись хорала Грегорио Аллегри «Мизерере». Армянин с удивлением прочитал текст на обороте коробочки: дирижировал хором Вильгельм Гетц. Он извлек из футляра вкладыш и перелистал его. На развороте — групповая фотография. Окруженный одетыми в белое и черное детьми еще не старый Гетц, улыбаясь, смотрит в объектив. В его глазах был различим отблеск гордости, то сияние, которого Касдан никогда у него не замечал. Уже седовласый, он буквально лучился радостью среди своего хора, своей машины, производящей небесные звуки…

Касдан открыл дисковод и убедился, что там действительно стоит «Мизерере». Не снимая перчаток, он взял с пианино стереонаушники, подсоединил их к усилителю, нажал на «пуск», проверил, выключены ли колонки.

И тут же испытал потрясение.

Хоралы были ему не в диковинку. По воскресеньям в соборе Иоанна Крестителя исполнялись армянские песнопения а капелла. Но здесь звучали не мужские голоса, низкие и мужественные. По-видимому, партитура «Мизерере» предназначалась для детей. Многоголосье, в котором сплетались аккорды невероятной невинности и чистоты.

Хорал начинался длинными выдержанными нотами, словно застрявшими в записывающем устройстве. Казалось, что слышишь округлые и мелодичные звуки живого органа, трубами которому служили дети…

Касдан опустился на пол, не снимая наушников. Он слушал и проглядывал текст вкладыша. Очевидно, «Мизерере» считается шедевром вокальной музыки. Его записывали тысячи раз. Он был сочинен в первой половине семнадцатого века. Грегорио Аллегри служил в хоре Сикстинской капеллы. Более двух веков ежегодное исполнение его произведения составляло часть ритуала. Касдана поразила одна деталь: контраст между мрачным названием «Мизерере»[3]и именем композитора — Аллегри, — скорее напоминавшим, как и музыкальный термин «аллегро», о радости, празднике, ликовании.