— Да я ж тебе объясняю, — покладисто, как ребенку, объяснил Маргулис. — Ромка, он так-то механиком на кораблях работал. В плавание ходил. Только его всегда увольняли. Он же, чуть что, сразу в драку. А в нашем городе у него дядька жил, материн брат. Он его к себе жить пускал. И на работу в порт устраивал. Ромка тут покантуется, потом договорится на очередное плавание, уедет. Потом опять там разругается со всеми, вернется. Так уж раз пять или шесть было. Вот только дядька его помер, так что жить ему теперь тут негде. То ли комнату в общежитии снимает, то ли у бабы своей ночует.

— Странно за тысячу километров уезжать, чтобы в порту рабочим быть, — заметил Иван. — Тем более что родственников у него теперь тут нет. Такие-то копейки и в Архангельске, поди, платят.

— Вот и мы удивились, когда он снова нарисовался, — пожал плечами Маргулис. — Но приехал и приехал. Нам что, нам не жалко.

— Да мне тоже не жалко, — согласился Иван. — Вот только драки на своей территории я терпеть не намерен. И еще мне очень интересно, что этот хмырь имел в виду, когда говорил, что меня здесь скоро не будет.

— Да брось ты, Михалыч, что он может иметь в виду? — презрительно спросил Маргулис. — Просто болтает глупости, чтобы значимости себе придать. Его ж за человека никто не считает. Только и плюсов, что не пьет.

— Погоди. — Иван потер затылок, в котором что-то отчетливо зазвенело. — Он знает, что меня недавно по голове звезданули, а я на работе про это никому не говорил. Ни одной живой душе. Вот ты, Гришка, к примеру, про это знаешь?

— Нет, — растерянно произнес Маргулис и тоже потер свой мощный затылок. — А тебя что, правда стукнули, что ли?

— Правда. Три дня назад. Я дома повалялся и шум поднимать не стал. А Новиков про это откуда-то знает. Вот что любопытно.

— Да прижать его, как клопа, к стене, — решительно сказал Гришка, — да встряхнуть хорошенько, чтобы рассказал, что знает. Правда ж интересно. Тебе в репу дают, а этот поганец — единственный, кто в курсе.

— Прижать мы его всегда успеем. Тут подумать надо. — Корсаков зябко повел плечами. Стылая декабрьская сырость коварно пробралась под расстегнутую куртку и теперь кусала плечи под тонкой кашемировой водолазкой. — Разберемся. А пока идите-ка вы все работать. Хотя нет. Гриша, постой. Скажи мне, Новиков тут на предприятии с кем-нибудь дружен? Может, он с Алексеем Беляевым раньше общался?

— С Алексеем Николаевичем? — уточнил Гришка и снова потер затылок. Руки у него были крепкие, большие, с короткими мясистыми пальцами. Просто не руки, а медвежьи лапы. Такие обнимут, так ребра хрустнут. Или голова, если по ней с размаху дать… — Не, для Алексея Николаевича Ромка — мелочь пупырчатая, чтобы он с ним разговаривал. С нами Матвеев еще общался, а Беляев нет, никогда.

Матвеев был бывшим основным акционером предприятия. Тем самым, с которым Иван договаривался о продаже акций.

— А Матвеев, выходит, с Ромкой общался, — уточнил Иван. Он и сам не знал, зачем ему все эти подробности, но хваленая интуиция уже не просто давала тихие интеллигентные предупреждающие звоночки, а истошно орала пожарной сиреной.

— Да нет же. Не больше, чем с нами со всеми. Мы ж рабочие. Матвеев с главным инженером общался, с начальниками отделов. Это да. А мы что… Мимо пройдет, здрасте-здрасте, вот и весь сказ.

— Ладно, Григорий, иди, — устало сказал Иван. — И не трогай ты этого малахольного больше. Ты его зашибешь ненароком, тебе ж потом отвечать. В тебе ж силищи, вон, немерено. Зачем свою жизнь из-за этого хлюпика портить.

— Не маленький, понимаю, — бормотнул Маргулис. — Михалыч, ты это, разберись со своими непонятками. Мы с ребятами на тебя крепко надеемся, что порт подымешь. Нам детей растить. Без работы нам никак.

— Разберусь, — пообещал Иван. — Не бери в голову. И работа будет точно. Я для этого здесь и сижу.

— Лады. — Маргулис просветлел лицом. — Ты того, Михалыч, обращайся, если чего подсобить надо.

— Хорошо, Гриш. Обращусь, спасибо.

Вернувшись к себе в кабинет, Корсаков вдруг обнаружил, что улыбается во весь рот, хотя поводов для веселья вроде никаких и не было.

В порту происходило что-то странное. Это он ощущал всей кожей, от предчувствия опасности ставшей «гусиной». И разобраться с происходящим следовало быстро. Разобраться, привести всех в чувство, в норму, поставить на место, раздать всем сестрам по серьгам и уехать в Питер на Новый год. К Рите, Пашке, Вальтеру и его новой жене, к наличию которой Иван пока не привык, и на все про все у него оставалось чуть больше двух недель. Отчего-то он был уверен, что успеет.

Как начинать новую жизнь, если сил нет даже на то, чтобы утром встать с кровати? Несколько дней Лиде не выпадали ночные дежурства, и она за это время окончательно и бесповоротно превратилась в развалину. Голова кружилась, рези в животе участились настолько, что периодически Лида беспокоилась, что не успеет добраться от дома до работы. Болезненные заеды в уголках губ не проходили, а становились все глубже и кровоточили.

Лида вспомнила, как в детстве жаловалась в таких случаях родителям, что у нее «рот рвется». Сейчас было такое чувство, что рот «порвался» навсегда. Вдобавок ко всем прочим неприятностям у нее начали сильно лезть волосы. Каждое утро она чистила массажную щетку, выкидывая в ведро клок волос. Рыжая копна на голове, которой она втайне гордилась, считая самым сильным достоинством своей в общем-то скромной внешности, заметно поредела, и сквозь огненные кудряшки теперь просвечивала белая кожа.

«Тощая, драная, да теперь еще и лысая, — мрачно думала Лида по дороге на работу. — Если бы Славка не бросил меня летом, то он обязательно сделал бы это сейчас. Хотя нет. Если бы он меня не бросил, то я бы на почве стресса не сошла на ноль так стремительно. Так что в моих неприятностях со здоровьем, равно как и во всех прочих, никто, кроме него, не виноват».

Впрочем, основной вопрос все-таки заключался не в том, кто виноват, а в том, что делать. Превращаться в калеку Лиде не хотелось категорически. Но совокупность симптомов была такой странной, что сразу и не поймешь, что именно лечить. Несмотря на значительный врачебный стаж, она не могла придумать лекарства от несчастной любви и разбитого сердца.

Подойдя к крыльцу больницы, она ненадолго остановилась, чтобы переждать приступ тошноты. На крыльце стояло неземной красоты создание, явно не местное, потому что подобных прекрасных фей сюда точно не завозили.

У нее были длинные, до аккуратной попки, обтянутой узкими джинсами, тщательно завитые и уложенные один к одному локоны, щедро залитые лаком. Пышная грудь, еле прикрываемая короткой серой дубленкой с меховыми отворотами, высокие каблуки, которые смотрелись абсолютно дико на разбитом асфальте здешних улиц, кроваво-красные ногти, такие длинные, точно накладные, хищный, причудливо изогнутый рот с капризно надутыми и накрашенными сиреневым губками и огромные, широко распахнутые ярко-синие глаза, обрамленные щедро намазанными тушью ресницами.