«Конечно, не исключено, что жемчужина лежала там ещё со времён Карла XII. Какая-нибудь растяпа дворянка побежала в погреб за бутылкой пива да и обронила там своё жемчужное ожерелье, – рассуждал знаменитый сыщик Блюмквист. – Но вероятно ли это? Когда расследуешь загадочное происшествие, – продолжал он, повернувшись на бок, чтобы видеть глаза воображаемого собеседника, – надо всегда исходить из вероятности. А вероятность говорит за то, – знаменитый сыщик с силой ударил кулаком по земле, – что эта жемчужина не лежала там со времён Карла XII, потому что за столько лет обязательно нашёлся бы какой-нибудь глазастый парень, который подобрал бы её до меня. Кстати, если жемчужина лежала здесь позавчера, когда мы сюда приходили, то такой наблюдательный молодой человек, как я, должен был её увидеть. Тем более что я довольно тщательно обследовал землю. Ну, что вы, – он сделал рукой отрицательный жест, обращённый, очевидно, к восхищённому собеседнику, – это же азбука сыскного дела, ничего особенного! Итак, какой вывод напрашивается сам собой? Скорее всего, жемчужину потерял так называемый дядя Эйнар во время своего ночного посещения развалин. Разве я не прав?»

Воображаемый собеседник, очевидно, не возражал, ибо знаменитый сыщик Блюмквист продолжал:

«Могут, конечно, спросить: видел ли кто-нибудь дядю Эйнара с ожерельями на шее? Может быть, он весь так и сверкает жемчугами и драгоценностями? – Знаменитый сыщик решительно хлопнул рукой по земле. – Разумеется, нет! А потому, – он взял воображаемого собеседника за лацканы пиджака, – если этот дядя Эйнар бросается жемчужинами, то я вправе считать это крайне подозрительным обстоятельством, не правда ли?»

Никаких возражений не последовало.

«Но я не из тех, кто выносит приговор на основании одних инд… индиций[6]. Дело должно быть расследовано основательно, и я беру на себя смелость утверждать, что эта задача мне по плечу».

Тут воображаемый собеседник с таким жаром принялся уверять, что господину Блюмквисту любая задача по плечу, что даже сам господин Блюмквист счёл его похвалу чрезмерной.

«Ну, ну, не преувеличивайте, – сказал он мягко. – Лучший сыщик, которого когда-либо знала история? Это, пожалуй, уж слишком. Лорд Питер Уимси тоже не так уж плох».

Калле достал записную книжку. В разделе «Особо подозрительные обстоятельства» он добавил: «Посещает по ночам дворцовые развалины. Теряет жемчужины».

Он перечитал всё, что у него было записано о дяде Эйнаре. Недурно! Теперь ему для полного счастья недоставало только одного: отпечатка пальца. Всё утро Калле пытался добыть отпечаток. Несколько часов он увивался вокруг своей жертвы, самым коварным образом подсовывая ему маленькую штемпельную подушечку из набора «Печатай сам». Он надеялся, что дядя Эйнар как-нибудь нечаянно поставит палец сначала на подушечку, а потом на лист бумаги. Но дядя Эйнар, как ни странно, так и не попался в ловушку.

«Опытный, шельма!» – фыркнул Калле.

Придётся, видно, усыпить его хлороформом и добыть отпечаток, пока он будет лежать без сознания…

– Ты тут валяешься, лодырь несчастный, а до начала представления всего пятнадцать минут!

Андерс, свесившись с забора, метал громы и молнии на безмятежно развалившегося Калле. Калле вскочил. Нелегко быть сразу и сыщиком и цирковым артистом. Он пролез через щель в заборе и понёсся наперегонки с Андерсом.

– Кто-нибудь пришёл? – спросил он, переводя дыхание.

– Спрашиваешь! Все сидячие места заняты.

– Так мы теперь почти что богачи?

– Восемь пятьдесят, – сказал Андерс. – Ты вон разлёгся, как турецкий паша, а тебе бы надо Еву-Лотту сменить в кассе.

Они взлетели по лестнице на чердак. Там стояла Ева-Лотта и глядела в щёлку между ставнями.

– Битком, – сообщила она.

Калле подошёл и тоже посмотрел. Собрались все ребята из их квартала и ещё целая кучка «чужаков». На первой скамейке восседал дядя Эйнар. Рядом с ним сидели булочник и его жена, а сзади них Калле разглядел своих собственных родителей.

– Я так волнуюсь, даже ноги подкашиваются! – жалобно простонала Ева-Лотта. – Так и знайте, в акробатическом номере я свалюсь вам прямо на голову. И лошадь не в духе. Боюсь, ничего у меня с ней не выйдет.

– Смотри, не опозорь нас, – предупредил Андерс.

– Пора начинать! – крикнул нетерпеливо дядя Эйнар.

– Ну уж это наше дело! – сердито заметил директор.

Тем не менее он надел свой цилиндр, вернее, цилиндр булочника Лисандера, открыл окно, взялся за верёвку и съехал вниз на арену. Ева-Лотта изобразила громкие звуки трубы, зрители доброжелательно зааплодировали. Тем временем Калле сбежал по лестнице, отвязал лошадь и повёл её между скамьями на глазах у восхищённой публики. Директор снял цилиндр, вежливо поклонился, затем взял хлыст и громко щёлкнул им. И сам он, и зрители ждали, что лошадь пустится бодрой рысью вокруг арены. Но не тут-то было. Она только тупо глядела на публику. Директор щёлкнул бичом ещё раз и совершенно отчётливо прошептал:

– Ну, пошла же, скотина!

Лошадь наклонилась и сорвала зубами несколько травинок, пробившихся сквозь опилки. С чердака послышалось весёлое фырканье. Это не выдержала «наездница высшего класса», ожидавшая своего выхода. Публика тоже веселилась, в особенности дядя Эйнар и мама Евы-Лотты.

В этот момент вмешался шталмейстер Калле. Он взял лошадёнку под уздцы и решительно провёл её прямо под чердачный люк. Ева-Лотта ухватилась за верёвку, приготовившись красиво соскользнуть в исходное положение. Но тут лошадь вдруг ожила. Она совершила прыжок под стать заправскому цирковому скакуну, и когда Ева-Лотта съехала вниз, то эффектно приземлиться ей было некуда. Наездница повисла на верёвке, беспомощно суча ногами. Наконец Андерс и Калле насильно приволокли лошадь на место, Ева-Лотта шлёпнулась ей на спину, Андерс щёлкнул хлыстом, и лошадёнка вяло затрусила по кругу. Тщетно наездница сжимала ей бока голыми пятками, побуждая бежать хоть немного резвее.

– Негодяйка! – прошипела Ева-Лотта.

Увы, слова на лошадь тоже не подействовали… Предполагалось, что она будет бежать по арене самым быстрым аллюром и своими резвыми скачками отвлекать внимание зрителей, чтобы те не заметили, сколь несложны трюки самой Евы-Лотты. Но теперь, когда лошадёнка отказалась хоть как-нибудь помочь делу, номер выглядел довольно кисло. «А я столько лет подкармливала её овсом!» – с горечью подумала Ева-Лотта.

Наконец разъярённый директор щёлкнул хлыстом под самым носом у лошадёнки, и она с перепугу встала на дыбы. Это придало подлинный драматизм финалу и значительно скрасило общее впечатление.

– Если мы и с акробатикой провалимся, – говорил Андерс немного погодя на чердаке, – придётся вернуть деньги за билеты. Цирковая лошадь – и вдруг останавливается пощипать травку. Да это же неприлично! Не хватает ещё, чтобы Ева-Лотта стала лопать булки во время акробатического номера!