— Для меня он Дрыщ.

— Прыщ?

— Да нет, Дрыщ. Ну, худяк, тощий.

— А-а, ясно. Он тут в начале недели предупредил, что отбудет. Сказал, чтобы я сам въехал и затоварился, — пояснил Бурльсон. — Он мексиканец, что ли?

— Нет, из Доминиканской Республики.

— На индейца похож.

— Точно, из племени тайно.

— Какого роду-племени, говоришь?

— Тайно, индейцы такие в Карибском море раньше обитали.

— Вот те на, впервые слышу, — вздохнул Бурльсон. — А знаешь, он такой торгаш — только держись. Мы с ним, наверное, с час договаривались — никак он эту пальму уступать не хотел. Причем берет только наличными.

Бурльсон сунулся в кабину грузовичка и протянул мне конверт.

— Пересчитай, тут две с половиной должно быть, — сказал он.

— Это Дрыщ столько за пальму заломил?

— Ага. Любит он торговаться. Поначалу вообще четыре просил. Она того стоит. Лет пятьдесят росла, да и мало где их сейчас встретишь. У тебя там еще одна у навозной кучи, раза в два крупнее. Мне ее Дрыщ за три тысячи уступил. Если кто больше предложит, ты мне скажи, ладно?

Пообещав иметь его в виду, я помог Бурльсону закрепить пальму, мы распрощались, мой давний знакомец сел в машину и уехал.

Закрывая ворота, я переваривал услышанное. Меня в равной степени одолевали негодование и боль, как от предательского удара под дых. Дрыщ, оказывается, в мое отсутствие пальмами приторговывал, а денежки себе в карман клал. Пять пальм по две-три тысячи каждая. Порядочно выходит. Неизвестно, что он еще выкопал. Были тут где-то пальмы с Канарских островов, за которые смело можно выручить тысячи четыре, а то и пять, и кое-какие редкие экспонаты — любую цену проси.

Как видно, Дрыщ заглянул в будущее, понял, что ему там не место, и, пользуясь подручными материалами — вот они, пальмы, никуда не убегут, только копай, — разжился наличностью и слинял. Хотелось бы мне знать, куда и написано ли нам на роду еще увидеться.

Свернув с мощенной камнем дорожки, я направился к дому. В прохладе вековых дубов стояло добротное крепкое здание, выстроенное на века. Ставни были закрыты, двери заперты. Дрыщ кинул меня как последний гад; ладно хоть дом открытым не бросил. В принципе проникнуть внутрь не составляло труда, плевое дело, да только ведь если попаду туда — считай полдня потеряно, надолго застряну наедине с призраками и воспоминаниями о былом. А на это времени не было.

Я миновал родную обитель, прошел на зады, где травянистый склон устремлялся вниз, к реке. Отсюда в ярком свете солнечного дня открывался прекрасный вид на воду, которой можно было любоваться с крыльца черного хода. На заднем дворе обнаружился еще один щит с крупной надписью «Продается», рассчитанный на проплывающие мимо суда. В Ла-Донне река переходила в плес ярдов сорок-пятьдесят шириной, испещренный маленькими островками из осоки, мангровых деревьев да целых куч облупленных до белизны ракушек. Начался отлив, и ближе к берегу обнажилось дно: тут и там сверкали на солнце мутные илистые лужи. У лодочного ангара копошились в грязи ибисы и цапли, вылавливая тонкими клювами пресноводных крабиков.

Открыв дверь, я заглянул в лодочный ангар. Здесь все осталось так, как и было в последний раз: осиротелое помещение, где некогда жили мои прекрасные яхты. Место превратилось в обитель устриц и морских уточек, гроздьями висящих на деревянных, уходящих далеко под воду столбах-опорах. До меня доходили слухи, что мой скромный флот выставлен на аукцион берегового патруля на Менорка-Бич. Если суда ушли с молотка за приличную сумму, то правительство здорово нагрело руки. Подробностей я не доискивался, и без того было муторно.

Я прошелся с небольшой инспекцией по ящичкам и шкафам: открывал дверцы, заглядывал внутрь. Имущество по большей части оказалось цело: рыбацкое снаряжение, маски, акваланги, снасти, крепежи, якоря и такелаж, несколько бензобаков на пять галлонов каждый, корабельные аккумуляторы, пара коробок с сигнальными ракетами, разрешенными береговой охраной, — всякое барахло, коим богат любой владелец приличного судна. Ну или бывший владелец.

Прогулялся вдоль слипа,[3]где некогда стоял мой любимец «Лоботряс». Осмотрелся на реке, что там теперь делается: все было по-старому, единственное — мол[4]вроде как не тот. Незадолго до того, как меня забрали в места не столь отдаленные, нынешним берегам здорово досталось. Бушевали ураганы, выпало небывалое количество осадков: вкупе с ненормальными ритмами лунной и солнечной активности река вышла из берегов, и приливами нагнало воды в страшном изобилии. Мол тогда размыло, и он почти весь обвалился.

Так вот, его отремонтировали. Видно, Дрыщ расстарался, причем собственноручно и не очень давно — работа была совсем свежей. В исполнении угадывался почерк моего помощника: сочетались функциональность и красота. Впрочем, в отношении последнего со мной согласился бы не всякий ценитель искусства: усмотреть руку мастера мог лишь почитатель его таланта. Вместо того чтобы закупить стального прута и укрепить им цементную кладку, Дрыщ обошелся подручным материалом. Кое-где виднелась частая проволочная сетка, старые автомобильные оси и обода колес, несколько карданных валов от древних бортовых моторов, баллоны для подводного плавания и всякий прочий хлам, который накопился с годами. На наружной стороне мола, переливаясь невероятной мозаикой сине-желто-красных оттенков, красовались обломки черепицы и куски битого стекла. Хотя на мой вкус надо бы сделать по-другому, я Дрыщу был благодарен: не придется раскошеливаться на ремонт.

Я вышел на мол и какое-то время смотрел на лагуну. Помню, как в последний раз прощался с родителями. Я стоял точно на этом месте и махал им рукой, а они отчаливали на рыбацком боте. В памяти запечатлелось все до последней детали, каждая мелочь: мамин браслет из бирюзы, отцовская сигарета и музыка, которая лилась из старенького кассетника. Как сейчас помню, это был саундтрек из «Легенд Тихого океана». Любили родители слушать музыку, особенно уходя в плавание. Отец напевал себе под нос «В мире нет второй такой», жутко переигрывая. Мать хмурилась и закатывала глаза, хотя видно было, что ей нравится. В тот день их не стало.

Я вырвался из круга воспоминаний и пошел к ангару. В углу, возле крайнего лодочного слипа у меня был свой крохотный кабинет. Я открыл дверь, зажег свет. Все вроде бы на месте. На дощатой «раскладушке» для пикников, приспособленной под рабочий стол, ютились факс, принтер и старенький допотопный ноутбук. Все как прежде: железное бюро с тремя ящиками, пара пластмассовых стульев, навигационные карты на обшитых ДСП стенах, под потолком — запылившийся от безделья вентилятор. Некогда здесь заседало руководство фирмы «Ла-Донна фрахт». В моем лице.