ему советовали: «Некому?

Лучше б передали лиру некоему

Малому способному. А эти,

Может, все убиты наповал!»

Но старик Державин воровато

Руки прятал в рукава халата,

Только лиру не передавал.

Он, старик, скучал, пасьянс раскладывал.

Что-то молча про себя загадывал.

(Все занятье – по его годам!)

По ночам бродил в своей мурмолочке,

Замерзал и бормотал: «Нет, сволочи!

Пусть пылится лучше. Не отдам!»

Был старик Державин льстец и скаред,

И в чинах, но разумом велик.

Знал, что лиры запросто не дарят.

Вот какой Державин был старик!

Июль 1962

* * *

Давай поедем в город,

Где мы с тобой бывали.

Года, как чемоданы,

Оставим на вокзале.

Года пускай хранятся,

А нам храниться поздно.

Нам будет чуть печально,

Но бодро и морозно.

Уже дозрела осень

До синего налива.

Дым, облако и птица

Летят неторопливо.

Ждут снега. Листопады

Недавно отшуршали.

Огромно и просторно

В осеннем полушарье.

И все, что было зыбко,

Растрепано и розно,

Мороз скрепил слюною,

Как ласточкины гнезда.

И вот ноябрь на свете,

Огромный, просветленный,

И кажется, что город

Стоит ненаселенный, —

Так много сверху неба,

Садов и гнезд вороньих,

Что и не замечаешь

Людей, как посторонних.

О, как я поздно понял,

Зачем я существую!

Зачем гоняет сердце

По жилам кровь живую.

И что порой напрасно

Давал страстям улечься!..

И что нельзя беречься,

И что нельзя беречься…

Апрель – декабрь 1962

* * *

Становлюсь постепенно поэтом.

Двадцать лет привыкаю к тому,

Чтоб не зеркалом быть и не эхом,

И не тетеревом на току.

Двадцать лет от беспамятства злого

Я лечусь и упрямо учу

Три единственно внятные слова:

Понимаю, люблю и хочу.

Декабрь 1962

Красная осень

Внезапно в зелень вкрался красный лист,

Как будто сердце леса обнажилось,

Готовое на муку и на риск.

Внезапно в чаще вспыхнул красный куст,

Как будто бы на нем расположилось

Две тысячи полураскрытых уст.

Внезапно красным стал окрестный лес

И облако впитало красный отсвет.

Светился праздник листьев и небес

В своем спокойном благородстве.

И это был такой большой закат,

Какого видеть мне не доводилось.

Как будто вся земля переродилась —

И я по ней шагаю наугад.

1962

Рождение

Как странно, что за сорок с лишним лет

Не накопил я опыта. Впервые

Глаза протер. Встаю. Ломаю хлеб.

Снег за окном. Деревья неживые.

Впервые припадаю к молоку.

Впервые поднимаю груз измены,

Впервые пью вино, впервые лгу,

Себе впервые вспарываю вены.

Впервые знаю: жизнь не удалась.

Захлебываясь, воду пью из горсти.

Впервые умираю. Первый раз

Покорно истлеваю на погосте.

Я прах впервые. Я впервые тень.

Впервые, грешный, я молю прощенья…

Смятенье, колыбель, сирень, метель –

Какая щедрость перевоплощенья!

Какая первородная игра!

Впервой… впервые… завтра… накануне…

Трещит доска… Ломается игла…

И я опять рождаюсь – как в июне.

Июнь 1963

* * *

Ах, что-нибудь меня погубит –

Вино, стихи иль суета,

И то, что женщина не любит,

И то, что любит, но не та.

Или перед внезапной бездной

Однажды не сдержу коней…

А может быть, совет полезный

Меня убьет всего верней.

1963

Перед снегом

И начинает уставать вода.

И это означает близость снега.

Вода устала быть ручьями, быть дождем,

По корню подниматься, падать с неба.

Вода устала петь, устала течь,

Сиять, струиться и переливаться.

Ей хочется утратить речь, залечь

И там, где залегла, там оставаться.

Под низким небом, тяжелей свинца,

Усталая вода сияет тускло.

Она устала быть самой собой.

Но предстоит еще утратить чувства,

Но предстоит еще заледенеть

И уж не петь, а, как броня, звенеть.

Ну, а покуда в мире тишина.

Торчат кустов безлиственные прутья.

Распутица кончается. Распутья

Подмерзли. Но земля еще черна.

Вот-вот повалит первый снег.

10 сентября 1964

* * *

Та война, что когда-нибудь будет, —

Не моя это будет война.

Не мою она душу загубит

И не мне принесет ордена.

Я уже не пойму ее целей,

Оправдания ей не найду.

Лишь верхушки простреленных елей

Будут, как в сорок первом году.

Та война, что когда-нибудь грянет,

Не нужна мне. Отвоевал.

И меня уже пуля не ранит,

А, настигнув, убьет наповал.

Но, скорей, не дождусь я и пули,

Потому что не нужен врагу.

Просто в том оглушающем гуле

Я, наверное, жить не смогу.

Та война, что случится не скоро, —

Мне не надо готовиться к ней.

Никогда не приму от каптера

Свежепахнущих, хрустких ремней.

Та война, что меня уничтожит,

Осторожно и тихо идет.

Все сначала она подытожит,

А потом потихоньку убьет.

1964

Память

Е<вгении> Л<аскиной>

Я зарастаю памятью,

Как лесом зарастает пустошь.

И птицы-память по утрам поют,

И ветер-память по ночам гудит,

Деревья-память целый день лепечут.

И там, в пернатой памяти моей,

Все сказки начинаются с «однажды».

И в этом однократность бытия

И однократность утоленья жажды.

Но в памяти такая скрыта мощь,

Что возвращает образы и множит…

Шумит, не умолкая, память-дождь,

И память-снег летит и пасть не может.

1964

* * *

Я переполненный тобой

Всю ночь хотел бродить у моря,

Где берега́ громил прибой,

Моим воспоминаньям вторя.

Его огромную игру

Я понимал наполовину…

Люби меня, не то умру,

Люби меня, не то я сгину.

1964

Два стихотворения

Только тебе

1

Таллин – тайное обиталище,

Год сегодняшний, год вчерашний.

Снег летящий, медленно тающий

Над деревьями и над башней.

Таллин – временное прибежище,

Молчаливый и стерегущий.

День, за окнами тихо брезжущий,

День прошедший и день грядущий.

Таллин – тайное обиталище,

Год минувший и год пришедший.

Поезд, медленно подъезжающий,

Поезд, медленно отошедший.

Таллин – временное прибежище,

Сонный снег, смежающий веки…

Вопрошающий: где же? Где ж еще?

Неужели – совсем? Навеки?

5 января 1965

2

Похожи – стремленьем к разлукам,

Бессильем и силой похожи.

Сердечным разбуженный стуком,

О, Боже, твержу я, о, Боже!

Как странно и как совершенно

С тобою мы созданы оба.

Прошедшее наше – блаженно,

Блаженно, а может – убого?

В том парке, что черным на белом —

Углем на снегу нарисован,

А может – на грифеле мелом,

На белой бумаге – свинцовым, —

В том парке, который впечатан

В меня узловатым офортом,

В том городе узком, стрельчатом

И оловом серым натертом,