— Ну хорошо. Если близкие партнеры — это символы, а не… Тогда я тоже буду. Честно. Я хочу сказать, что я могу быть человеком без ревности и без… без чего там еще?

— Без скаредности, — уточнила бабушка.

— Без скаредности. Я согласен на это.

— А как насчет страха? — спросила я.

— Без страха. Это у меня и так есть, — ответил Майкл.

— Ревность?

— Да. В смысле, нет, никакой ревности — без повода, по крайней мере.

— Хорошо. Теперь можешь поговорить с моим сыном.

Я соскочила с ограды и подошла к бабушке. Майкл последовал за мной.

— Спасибо тебе, спасибо, — сказала я и обняла ее за худенькие плечи.

— Я тоже вам благодарен, — подхватил Майкл.

— Не могу сказать, что отец Оноры обязательно примет тебя. Есть и практические вопросы, которые нужно учитывать.

Она встала. Хотя бабушка была почти такой же высокой, как мужчины, на Майкла ей все же приходилось смотреть снизу вверх.

— Я кое-что умею, — заверил он. — Я и кузнец, и волынщик.

— Но здесь ты далеко от своего дома, — возразила она.

— Не по своей воле, но, возможно, и неслучайно. Я планировал путешествовать, но теперь… Что ж, в этом сюжете может произойти поворот.

— Может, — согласилась бабушка. — Ведь и Онора до сих пор тоже шла совсем по другой дорожке.

— Да, она упоминала об этом, — сказал Майкл. — И мне, конечно, не хотелось бы вмешиваться…

Тут уж вмешалась я:

— Я не собираюсь идти в монастырь. И бабушка согласна с этим. Она даже рада.

— Зато не рада твоя мать, да и отец сбит с толку. Ты должна объясниться с ними, прежде чем к ним пойдет Майкл, — сказала бабушка.

— Конечно, я так и сделаю.

— Сколько тебе лет, Майкл? — спросила бабушка.

— Восемнадцать.

— Это ведь идеальный возраст, правда, бабушка? Майра говорит, что, если мужчина слишком долго не женится, он по-своему теряет форму.

— Хм-м-м. Не только время оттачивает характер. Маэве был нужен мужчина, который подходил бы сильной женщине. Это же касается и Оноры.

— Я понимаю, — сказал он, — и попытаюсь быть достойным ее — мужем без жадности, страха и ревности.

— Я верю тебе. Ну ладно. Скажу своему сыну, чтобы завтра он проверил тебя. — С этими словами бабушка оставила нас.

— Мне тоже нужно идти, — сказала я. — Я видела, как родители уходили от костра.

Майкл взял меня за руку.

— Slán abhaile, Онора. До завтра.

— До завтра, — ответила я, — и до всех остальных дней.

— О папа, ты никогда не заставишь меня уйти в монастырь, как это делали злые отцы семейств в средневековых Испании и Франции.

Короткая летняя ночь заканчивалась, переходя в рассвет, а отец оставался очень строг со мной. Через несколько часов здесь появится Майкл, а он все еще упорно твердил:

— Ты отправишься к святым сестрам, как было договорено.

Теперь он встал, давая понять, что разговор окончен. Ему нужно поспать, объяснил он. Довольно утомительно, только-только выдав замуж одну дочь, выслушивать обвинения в средневековых замашках от второй.

А тут еще мама резко напомнила мне о замечательной гостиной в монастыре. О возможности жить среди красивых вещей. Она сама находила большое удовольствие в том, чтобы полировать деревянные столы и застекленные шкафы в доме мисс Линч, сдувать пыль с ее книг, и жалела, что не может прочесть написанные в этих книгах английские слова. У меня же там будет изобилие разных книг, и я смогу почерпнуть из них знания. Во Введенском монастыре у монахинь есть даже своя небольшая часовня, где каждый день проходит месса. Там я буду жить под одной крышей с нашим Господом в своей маленькой келье, спать на настоящей кровати, а не на брошенном на пол соломенном тюфяке. Мне не придется копать червей или ловить мальков для наживки, чинить сети и продавать рыбу на рынке, где меня могут легко обидеть мужчины. Я буду учить детей письму и чтению, наставлять их в жизни. И все это — в мире и спокойствии. У меня будет время для размышлений и молитв, я буду носить прекрасное монашеское облачение и туфли, буду… В общем, слова из моей обычно молчаливой мамы лились сплошным потоком.

— Мэри. Мэри, — остановил ее отец. Он был явно озадачен.

Она взглянула на него и умолкла.

— Твоя мать желает тебе только добра, — сказал он.

Потом он поинтересовался, как я могла так опозорить семью, потеряв голову из-за какого-то цыгана. Мне нельзя было этого делать. Я не должна была. Кто угодно, только не его Онора, которая никогда не вызывала у него и тени тревоги.

Я паниковала. Никогда прежде я не перечила родителям даже в мелочах, а тут восстала против них, да еще так кардинально… Выходит, я позорю семью? Я?

Меня выручила бабушка.

— Оноре лучше не идти в монастырь. Они могут не удержать ее там.

Еще она сказала, что я не смогу покориться, что в душе я бунтарка. Я возразила, мол, никакая я не бунтарка, это Майра у нас бунтарка. Тут подключилась мама, заявив, что я всегда была хорошей девочкой, поэтому она уверена, что я сама одумаюсь. Но бабушка перебила маму и сказала, что не имела в виду, будто я не добрая или не готова помогать людям. Она лишь хотела сказать, что я — настоящая Кили и во мне течет кровь Маэвы, к тому же еще и мозги есть, а теперь, когда ко всему этому добавилось образование… Я буду просто не в состоянии держать язык за зубами и делать то, что мне говорят. Я и недели там не выдержу со своим стремлением всегда высказывать собственное мнение и постоянно быть правой. Монахини в любом случае отошлют меня домой. И это будет гораздо большим позором для семьи, чем если я передумаю сейчас.

— Но, бабушка, я вовсе не всегда считаю себя правой, — снова возразила я. — Однако, если мне известен правильный ответ, почему же не сказать об этом? Майра правильно говорит: «У кого-то есть сиськи, а у кого-то — мозги», так вот я…

От этих слов отец сразу встрепенулся.

— Что? — возмутился он.

И тут бабушка посмотрела мне в глаза.

— Ní tha gann call ríomh aois. Но ум, как видно, приходит только с возрастом.

Лишь теперь я осознала, что, пока бабушка пытается возражать против монастыря, я всячески спорю с ней, словно стараюсь добиться обратного. Поэтому больше я не проронила ни слова, когда бабушка рассуждала о моем упрямстве и своеволии, периодически вставляя высказывания на ирландском, пока отец в конце концов не прервал ее: