Потерянный было дар речи вернулся – от возмущения. Маред вспыхнула от ушей и до кончиков пальцев на руках, словно по жилам вместо крови полился кипяток. Вжалась в кресло, приготовившись вскочить, и выпалила:

– Да как вы смеете! Я не такая! Я…

– Так в этом и интерес, – хмыкнул Монтроз, не переставая ее рассматривать. – Вы же видели эту прелесть, что мне преподнесли? Очаровательна, правда? И наверняка скучна до одури, как всякая продажная женщина. А с вами, моя радость, все будет по-настоящему. Невинной девушке я бы подобное не предложил – слишком много мороки. Но вы-то вдова. Притом не простолюдинка, а все-таки тье, значит, болтать об этом приключении не будете – побережете репутацию. И терять вам, учитывая обстоятельства, решительно нечего. Придется, правда, потерпеть, привычки в постели у меня весьма… экстравагантные. Но уж точно не страшнее пяти-шести лет в Шестронской женской тюрьме. Ничего с вами от одного раза не случится. Зато будете спокойно учиться дальше: без полиции, без проблем, с чистой репутацией…

– Я не… шлюха, – повторила Маред, стиснув пальцами подлокотники кресла. – Лучше вызывайте полицию!

Монтроз, поставив стакан на стол, легко поднялся из кресла, будто развернулась тугая пружина. Шагнул к Маред, наклонился, опираясь ладонями о подлокотники. Маред замерла, как перед хищным зверем, едва дыша. А в нем и было что-то от крупного хищника. Серебристо-серые глаза оказались совсем напротив, пахнуло горьковато-свежей душистой водой и бренди, а из-под всего этого пробивался еле уловимый запах мужского тела, и Маред чуть не заскулила от страха и отвращения.

– Полагаешь, это лучше? – тихо-тихо спросил Монтроз. – Ты хоть видела, что такое тюрьма? На грязных нарах с товарками по камере или в караулке у охранников тебе понравится больше? Глупая девчонка, за тебя же никто не заступится. Думаешь, Эдвард Оршез не сумеет откупиться или свалить все на тебя? И учти, что мне стоит пообедать с королевским обвинителем – и ты пожалеешь, что на свет появилась.

– Не надо…

Губы не слушались. Маред вдруг поняла, что происходит: вот прямо здесь и сейчас. И никак это не остановить, словно в страшном сне, когда руки-ноги не слушаются. Дура. Какая же она дура. И поздно жалеть и каяться…

Жесткие горячие пальцы вздернули ей подбородок кверху, не позволяя опустить глаза. Монтроз – Корсар проклятый – медленно и размеренно продолжил, роняя каждое слово, будто гвоздь забивал:

– Не надо? Я тебя сюда не звал, глупая девчонка. Ты сама захотела: то ли легких денег, то ли еще чего. А за все надо платить. Выбирай: твое будущее или одна ночь. Что, смелости не хватает? Боли боишься? Или мораль не позволяет? О морали и порядочности надо было думать раньше, когда шла воровать. А теперь скажи спасибо, что я буду один. Делиться не люблю, так что больше тебя пальцем никто не тронет. И если будешь умницей, то утром уедешь домой, а не на тюремные нары.

Маред замотала головой, пытаясь вырваться. К глазам подступили слезы, но она представила, как презрительно скривится проклятый ублюдок и извращенец – и слезы высохли, не успев брызнуть. Боль? Да не боится она боли! Но как же это мерзко! Стыдно, грязно, отвратительно…

– Не хочу, – проговорила она чужими, застывшими, как на морозе, губами. – Пожалуйста, не заставляйте. Я не хочу.

– А тебе и не обязательно хотеть, – промурлыкали ей жарко в самое ухо, обдавая его горячим дыханием. Пальцы снова сжимали подбородок, теперь просто не давая отстраниться. – Главное, что хочу я. Очень хочу. Будешь моим подарком на день рождения, девочка.

Пальцы легко и равнодушно толкнули ее, исчезая, Маред сжалась в кресле, ненавидя себя, как никогда в жизни. За глупость, за жадность, за то, что сдалась. Сдалась ведь!

– Тебе нужно в ванную? – безразлично поинтересовался Корсар и, дождавшись, когда она помотает головой, протянул руку в отвратительной пародии на учтивость: – Тогда идем.

Подняться из кресла оказалось невозможно. Совершенно невозможно. В горле встал плотный горький ком – куда тяжелее, чем от кофе – и Маред подумала, что ее сейчас вырвет. А ноги точно не удержат.

– Даже не думай, – ласково предупредил ее Монтроз. – Я не верю женским истерикам и считаю лучшим средством от них пару пощечин. Если и правда плохо – сходи в ванную, тебя проводят. Позвать прислугу?

– Нет, – выдавила Маред.

Она встала сама, но каблук зацепился за совершенно гладкий ковер. Маред едва устояла на подгибающихся ногах, невольно схватившись за подставленную ладонь. Тут же выпустила ее, словно обожглась.

– Осторожней, – хмыкнул ее мучитель. – Не делай такое лицо, словно идешь на заклание. Просто слушайся – и все будет хорошо.

«Не будет, – с абсолютной ясностью подумала Маред. – Уже никогда ничего не будет хорошо. Или хотя бы так, как было. Ненавижу. Все равно, что он со мной сделает – ненавижу. И убью… когда-нибудь. Не знаю, когда и как, но убью. А сейчас просто придется потерпеть. Это не со мной. Это все просто происходит не со мной, – повторяла она привычную с детства успокоительную мысль. – Я выдержу. Главное, чтобы там не было огня. Ведь не будет же, правда?»

Она зло скинула опустившуюся на плечо ладонь Монтроза, шарахнулась к стене.

– Не трогайте меня! Сама пойду!

В спальне Монтроза было тихо и темно. Теплый свет сочился сквозь кремовый стеклянный колпак изящного бра и ложился только на кровать, оставляя комнату в шоколадной полутьме. «Как на сцене», – подумала Маред, привычно отметив краешком сознания, что лампа – астероновая. Зато у изголовья кровати над специальной полочке для мелочей стоял подсвечник на дюжину свечей, и вот он-то Маред не понравился совсем. Тонкие красные столбики воска, такие невинные, обычные… Маред сглотнула и отвела от них взгляд, с тоской подумав, что вот бы этим подсвечником – да лэрда королевского стряпчего по голове. Маленький, тяжелый, так и просится в ладонь… Но на сегодня она уже достаточно натворила глупостей, не хватало только случайное убийство к ним добавить. В доме, где между ней и выходом толпа гостей, отлично запомнивших Маред в лицо. Еще и фониль остался в кабинете Монтроза, его не забрать, а по личному номеру кристалла ее найдут в тот же день.

Маред вдохнула – глубоко, как могла, – и выдохнула, не решаясь сделать шаг от двери в полутьму комнаты.

– Так и будешь там стоять? – поинтересовался Монтроз.

Сам он, пройдя в спальню, первым делом подошел к шкафчику в углу и добавил бренди в стакан, из которого тянул весь вечер по глоточку. Затем опустился в глубокое низкое кресло на границе сумрака и полной тьмы, развалившись там с ленивой грацией тигра. Для довершения сходства светлые глаза совершенно по-звериному поблескивали из темноты. Стакан, поставленный на широкий подлокотник, ловил отблески света, золотясь, и таким же золотом поблескивала крупная монета, которую Корсар крутил в пальцах, так что кругляш то скрывался в ладони, то вновь выныривал на свет. Проклятый даблион, цена ее глупости…