– Если мне придется повторить приказ или вопрос, ты об этом пожалеешь, – предупредил Монтроз.

Голос его был мягок и сладок, он словно растекался, обволакивая, ласкал слух, но Маред помнила, как легко в этой мягкости прорезается сталь.

На негнущихся ногах она сделала шаг вперед, еще один. Встала перед креслом в свете бра, падающем из-за спины и немного сбоку. Голова была ясной и пустой до омерзения, словно и вправду все происходило не с ней, а где-то далеко и с кем-то другим. Так же ясно, холодно и зло она подумала, что ни за что не будет просить пощады и объяснять, что не хотела воровать. Толку-то? Никто ее здесь не пожалеет, уж точно не этот высокомерный ублюдок, привыкший получать все, что захочет. Вот не будет просить! И сама, без приказа, ничего делать не станет. Мало ему продажных женщин, захотелось порядочную? Вот и получит… порядочное бревно.

Губы Монтроза тронула улыбка. Взяв стакан, он медленно глотнул, не сводя глаз с Маред.

– Раздевайся.

Стакан тихонько стукнул о полированное дерево подлокотника. Блеснул раскаленным угольком дублон.

Маред сжала губы, с трудом подняла взгляд, заставляя себя смотреть мимо черноволосой макушки. Наклонившись, сняла ботинки вместе с чулками, взялась за платье. Пуговицы лифа расстегивались легко, форма студенток изначально кроилась и шилась так, чтобы снимать её без горничной. Неловко подхватив непослушными пальцами подол, Маред второй раз за вечер потянула его наверх, путаясь в жесткой ткани. Скомкала широкую юбку, зло рванула и выскользнула из расстегнутого платья, оставшись в одной рубашке, корсете и коротких, всего по колено, панталонах. Только не смотреть ему в глаза! Только не смотреть… Бригита милосердная, слава тебе, что это чудовище хотя бы не получит ее девственной. Иначе, стань он ее первым мужчиной, проще и легче было бы умереть.

Замерев с тяжелым платьем в руках, Маред оглянулась вокруг, ища, куда его положить. На ковер бросить, что ли? И потом возвращаться домой в мятом? Боги, какие глупости лезут в голову… По спине побежал холодок, словно она уже осталась и без рубашки. Потом зазнобило всю.

Монтроз молча смотрел, как она расстегивает крючки корсета, и только когда Маред совсем застывшими пальцами вцепилась в ворот рубашки, разомкнул губы:

– Хватит пока.

А лучше бы сразу. Стоять перед чужим мужчиной в белье, которое покупала год назад для первой брачной ночи, было даже унизительнее, чем голой: ведь не объяснишь, что ушивала рубашку в талии и укорачивала панталоны, чтобы понравиться мужу. Маред перевела дыхание, стараясь делать это незаметно, опустила руки вдоль тела. Взгляд Корсара – привязалось же прозвище – блуждал по ее телу, ощущаясь почти как прикосновение: лицо, шея, грудь, живот, ноги… И назад, снизу вверх.

– Приятно видеть, что я не ошибся с выбором, – уронил он равнодушно. – Расставшись с этим кошмаром цвета больной мыши, вы гораздо лучше выглядите. Кто только придумал одевать молодых женщин и девушек в подобное извращение?

Это он про ее форму? Маред сама удивилась глупой детской обиде, плеснувшей изнутри, но только плотнее сжала губы.

– Лучше бы вы носили траур, – продолжил Корсар все с той же отвратительной размеренной неторопливостью. – Черное идет всем. Ну, почти всем. Вам точно пошло бы. Странно, что такая красивая вдова не нашла новой партии. Давно потеряли супруга?

– Не ваше дело, – прошипела, не выдержав, Маред.

… Короткие каштановые волосы сминаются под ее ласковыми пальцами. Эмильен лезет с поцелуями, и пуговица на его жилете цепляется за вышивку на ее лифе. Эмильен смеется, выпутывая серебряную бусину пуговки из ниток, и его волосы щекочут шею Маред короткими прядями… Они вспыхнули, как бумага, окружая удивленное испуганное лицо жутким ореолом, и крик длился, длился… Тихо, Маред, не надо! Не думай, просто не думай… Этого не было, не было, не было…

Что-то Монтроз у нее на лице все-таки разглядел и даже понял, наверное. Хмыкнул, чуть меняя позу, потягиваясь:

– Пожалуй, не мое. Прошу прощения. А теперь приступим к делу. Иди сюда.

Он протянул руку ладонью вверх, поманил. Маред послушно сделала последние шага три к креслу, так же старательно глядя мимо выступающего из тьмы лица, услышала небрежное:

– На колени.

Она опустилась на колени, чувствуя толстый пушистый ворс ковра. Теперь избегать взгляда стало куда труднее. Так что Маред просто закрыла глаза, когда уже знакомое тепло чужой руки легло ей на подбородок, приподнимая его, и жесткие пальцы погладили по щеке.

– Глаза не закрывай, – послышался совсем рядом ненавистный тихий голос. – Посмотри на меня.

Да чтоб ты провалился! Маред с усилием разлепила мокрые почему-то ресницы, глянула в мерцающие, словно расплавленным серебром наполненные радужки глаз. Близко, как близко… Ладонь Корсара легла ей на спину, обжигая сквозь тонкую ткань рубашки, нажала между лопаток, заставляя согнуться, почти уткнувшись лицом в темные брюки. Маред попыталась было удержаться, но ладонь поднялась выше, пригнула голову, не позволяя отдернуться.

– Ты можешь называть меня мастером, – спокойно и почти ласково сказал Монтроз. – Это достаточно вежливо и не так интимно, как все остальное. Поняла? Тогда повтори.

Маред с удовольствием сообщила бы лэрду пару более подходящих ему названий, вспомнив словечки, которыми обменивались дома пьяные конюхи. Но решила не дерзить. Пусть наслаждается – от этого ее точно не убудет.

– Да… мастер.

– Хорошо.

Ладонь тяжело и властно давила на затылок, второй рукой Монтроз обхватил ее за плечи, прижимая, потом кончики пальцев прошлись по ложбинке позвоночника: нежно, невесомо лаская через ткань, так что мурашки побежали от основания шеи к самой пояснице.

Круги, спирали, дорожки… Маред прикусила губу, чтобы не дернуться от странного ощущения и все-таки не сдержалась:

– А побыстрее нельзя?

В ней словно проснулся злой маленький тролль, как называла это в детстве нянюшка, когда Маред вдруг начинала дерзить и перечить. Подлый тролль выбирал именно такие моменты, когда лучше было бы как раз помолчать. Вот и теперь стыд пополам со страхом рвался из Маред неуместными и даже опасными колкостями. Едва давление ослабло, она отстранилась, подняла голову, с вызовом глядя в прищур серых глаз.

– Или у вас ничего иначе не получится?

– Не терпится? – усмехнулись узкие губы. – Ничего, успеешь.

Никак его образ не складывался из отдельных черт, рассыпался, ускользая. Глаза – вот они. Холодные, скучающие, серый лед… Только на дне тлеет опасная безуминка, и лучше не всматриваться, иначе рискуешь всерьез испугаться. Губы – резко очерченные, без малейшего намека на нежность или капризность. Излом бровей, высокие скулы, прямой нос с едва уловимой горбинкой. Вот он весь, королевский стряпчий Монтроз, лэрд Корсар, а взгляни – и целого не видно. «Но я тебя запомню, – пообещала про себя Маред. – Хорошо запомню, и когда-нибудь придет мое время. Ну, чего тянешь, сволочь?»