– А вы правда ее чувствовали? – удивленно произнесла Снежана. – Ну, злость?

– Чувствовала. И боялась ее.

– А сейчас?

– И сейчас боюсь. – Ольга не ответила на вопрос о злости: ей не хотелось, чтобы Снежана поняла, что злость, свойственная ей, совсем не свойственна всем людям вообще и Ольге в частности. – Но стараюсь не думать о ней.

– И я стараюсь, – вздохнула Снежана. – Но у меня ничего не получается.

– Почему же не получается? – улыбнулась Ольга. – По-моему, все у тебя получается. И получится.

– Я думала… Думала, вы про то пришли говорить… Что в классе было.

– Зачем же? – пожала плечами Ольга. – Есть много другого, о чем мы с тобой могли бы поговорить, правда?

– Нет. Я не могу. Ни о чем.

Захлопнулись створки ракушки. И что делать с этой девочкой, как помочь ей вырваться из замкнутого круга? Не помогают наивные педагогические приемы, зря Ольга радовалась…

Она расстроенно смотрела на Снежану. Не на Снежану даже, а только на ее затылок.

Что ж, значит, придется с этим смириться. К счастью, есть другой человек, которому она совершенно необходима…

Ольга поправила наконец сбившуюся прическу – только сейчас она вспомнила о ней, – поднялась с кровати и молча вышла из спальни.

Никогда Ольга не видела такого парка, как этот, принадлежащий Дому слепых. То есть видела, но это было так давно, что тот парк – в бабушкином имении под Тамбовом – можно было считать даже не воспоминанием уже, а просто фантомом воображения.

Ольга с Вангелией шли по аллее. Ольге хотелось взять Вангелию за руку, но она удерживала себя от этого. Тут уж дело не в душевных движениях, а просто в том, чтобы девочка научилась уверенно ходить без посторонней помощи.

К тому же – Ольга с удивлением это замечала – чуткость, которой обладала Вангелия, далеко выходила даже за грань той несколько преувеличенной чуткости, которая присуща слепым людям вообще.

– Тебе не тяжело здесь, Ванга? – спросила Ольга.

– Да что вы! – та даже рукой махнула. – Это дома было тяжело. И за малыми следить, и по хозяйству.

За год, проведенный в Доме слепых, Вангелия сильно переменилась. И движения ее стали утонченнее, и речь грамотнее, хотя и мелькали в ней иногда простонародные нотки. Впрочем, Ольгу это не задевало. В конце концов, здесь не институт благородных девиц, это она понимала, и пытаться это изменить было бы глупо. Воспитанники – в основном дети из простых семей. Часто из совсем бедных, вот как семья Панде Сурчева. И научить этих детей надо не отвлеченным светским манерам, а насущным житейским навыкам.

– Я не о работе, – сказала Ольга. – Вообще – о нашей здешней жизни. Не трудно тебе в ней?

Вангелия улыбнулась, покачала головой:

– Не трудно. Мне хорошо. Я такая счастливая!

– Знаешь, Ванга… – сказала Ольга. – Я ловлю себя на мысли, что часто хочу тебе что-нибудь рассказать. Даже если тебя рядом нет. Это так странно! Ведь мы с тобой совсем недавно знакомы.

Вангелия обернулась к Ольге. Казалось, она вглядывается в ее лицо. Хотя – ну как же вглядывается? Ясно, что нет.

– Я это чувствую, – кивнула Вангелия. Голос ее звучал серьезно. – Только мне это совсем не странно. Я всегда знаю, что вы мне хотите рассказать. Вот сейчас – как были маленькая. Да?

– Ты это чувствуешь? – изумленно спросила Ольга.

– Да.

– А ведь это правда. Как же не странно? Странно и интересно! Ты чудесная девочка, Ванга! – воскликнула Ольга. – Необычная. Дикий цветок, да-да. Не обижайся только. Прекрасный цветок, который непонятно как вырос в диком поле. Среди грубости и злости.

– На что ж мне обижаться? – улыбнулась Вангелия. – Зло – как темнота. А темноту же не видно. Вот и зла я не вижу.

– А добро? Его ты видишь? – с интересом спросила Ольга.

– Не то что вижу, а… – Ольга понимала, что Вангелии явно не хватает слов. – Я его внутри себя чувствую.

– А в других людях? – с интересом спросила Ольга.

– Все разные. Вот в тебе – добро. Ты светлая. А в других… Нет. Во многих ничего светлого нету.

– Ты боишься людей, в которых нет добра? – осторожно спросила Ольга. – Например, Снежану. Она не плохая, – поспешно добавила она. – Просто очень трудно избавляется от злости. Тебе с ней тяжело?

– Что ж тут тяжелого? – усмехнулась Вангелия. – И не боюсь я ее. Просто знаю, что измениться она не может.

– Почему?

– Этого не знаю. Только чувствую. Снежана какая есть, такая уже и останется. Не знаю, почему, – повторила Вангелия. – Только бояться ее не надо.

Что-то непонятное, необъяснимое почудилось Ольге в этих словах слепой девочки… Что она говорит, как она может чувствовать такое?

– Ну и хорошо! – поспешно сказала Ольга. – Не буду бояться. Ни Снежану, ни… мышей в кладовке! Я их ужасно боюсь.

Она рассмеялась. Вангелия тоже улыбнулась. Но то пугающее, необъяснимое, что подступило только что к самому Ольгиному сердцу, не развеялось ни улыбкой, ни смехом.

В спальне девочек стояла обычная ночная тишина. Лишь изредка кто-нибудь всхлипывал во сне, но это тоже было обычным: мало радости приносит жизнь в вечной тьме…

Пожилая воспитательница дремала за своим столом, поэтому не расслышала, как чьи-то всхлипывания в дальнем углу спальни стали громче, судорожнее. И того, как Ванга поднялась на своей кровати, прислушалась, а потом спустила ноги на пол и пошла на эти приглушенные всхлипы, – воспитательнца не слышала тоже.

– Почему ты плачешь?

Ванга стояла у кровати Снежаны. Та не ответила, даже головы не подняла – лежала, уткнувшись в подушку. Плечи ее вздрагивали.

– Ничего не бойся, – сказала Ванга.

Голос ее прозвучал так уверенно, что Снежана наконец приподняла голову. На лице ее читалось удивление. Ночью она была без косынки, и видны были глубокие сине-красные шрамы, покрывающие ее лоб. Казалось, что незрячие глаза всматриваются в Вангу. И вдруг… Снежана всхлипнула, почти вскрикнула и, обняв Вангу, разрыдалась в голос.

– Пойдем, – тихо сказала Ванга.

Она взяла Снежану за руку и потянула за собой.

В коридоре было холоднее, чем в спальне. Девочки зябко переступали босыми ногами по холодному полу.

– Лучше бы меня не выносили из горящего дома, – всхлипывая, проговорила Снежана.

– Ты что? – покачала головой Ванга. – Разве так можно говорить?

– Маму с папой не вынесли… А я буду всю жизнь мучиться слепая. И лицо… – она провела ладонью по обожженному лбу. – Уродина!

– Ты живая осталась. – Голос Ванги звучал не сочувственно, а сурово. – Значит, родителей своих можешь помнить. Им от этого хорошо.