Дрифт сглотнул и снова повернулся к Келсьеру.

— Если он меня убьет, я не смогу сделать для тебя эту работу.

— Так если ты все равно не собираешься ее делать, что я теряю? — пожал плечами Келсьер. — Но давай оставим это. Я не собираюсь лгать, Икабод, не собираюсь уверять, что ты мне как сын родной, но ты был надежным, пусть и не самым… удобным партнером в прошлом, и я к тебе в некотором роде привязался. Не хотелось бы оставлять тебя валяться в луже крови в провонявшем джином притоне на кармеллианской луне даже ради того, чтобы доказать свою правоту. Может, поговорим о чем–нибудь более приятном, например о тех возможностях, которые ты получил благодаря мне?

Дрифт настороженно глядел на старика.

— Ты еще меня же и пристыдить надеешься?

— И не думал, — вздохнул Келсьер. — Но смею все же заметить, что, если бы не мое вмешательство, ты бы отправился в тюрьму и, вполне возможно, так и гнил бы там до сегодняшнего дня.

— И это было совершенно бескорыстным жестом с твоей стороны, — хмыкнул Дрифт.

— И охота тебе сейчас препираться насчет мотивов? — спросил Келсьер. У тебя хватило глупости поднять кровавый бунт на корабле, а потом я питься в порт, не потрудившись даже замести следы…

— Не так все было, огрызнулся Дрифт. — Как будто не знаешь.

— Нет, не знаю, представь себе, возразил Келсьер, — да и в любом случае ото не важно. Никаких доказательств в свою защиту ты предъявить не мог, и в глазах закона ты был виновен. Я сделал тебе предложение, позволявшее остаться па свободе и летать, более того, сохранить командование кораблем, который ты захватил насильственно, — и ты его принял.

Дрифт скривился:

— Можно подумать, у меня был…

— Ты его принял! — рявкнул Келсьер и откинулся назад. — Должен признать, я не ожидал, что ты когда–нибудь расстанешься с этим кораблем — ты ведь был к нему так привязан, судя по всему. Должно быть, для тебя это было хуже смерти… не буквально, конечно, — заключил он и лениво шевельнул механической рукой.

Усмешка Келсьера сделалась злобной, и Дрифт стиснул зубы. Все знает — и шуточки шутит об этом!

— Вижу, и эта линия убеждения не сработает, — признал Келсьер. — Ты человек гордый, запугать тебя не так–то легко, а я слишком давно ушел из публичной политики и уже разучился вешать лапшу на уши и улыбаться так, чтобы в это поверили. Значит, остается что? — Он рассеянно стер едва заметное пятнышко со своей металлической руки. — Деньги, полагаю. Работа, как я уже упомянул, довольно специфическая, и сроки весьма жесткие. Потребуется немалое мастерство, чтобы успеть добраться до Первой системы, обойти все пункты контроля, но не задерживаться там, чтобы никто не успел тебя вычислить, пока будешь копаться. Работать нужно быстро: одна нога здесь, другая там. Как раз по твоей части, по крайней мере так мне говорили.

— Если это только прикрытие для…

— Никакое это не прикрытие, если только ты сам не захочешь его там увидеть, — перебил Келсьер, не дав ему договорить. — Не трясись ты так за свою задницу, никому она даром не сдалась. Ты со своей командой умеешь делать быструю, срочную работу по транспортировке грузов, в том числе такую, где секретность, скажем так, играет чрезвычайно важную роль. Верно?

— В общем, да, — волей–неволей согласился Дрифт.

— Значит, ты идеально подходишь для этой работы, — сказал Келсьер, — и, поскольку мое время истекает, а найти кого–то другого, подходящего по всем параметрам, будет нелегко, я упрощу для тебя это решение и буду апеллировать напрямую к твоей жадности, поскольку это чувство у тебя хорошо развито. Сто тысяч долларов СШСА, вперед, от меня, сегодня. У тебя ведь, как–никак, расходы: топливо, вероятно, ремонт, возможно, взятки. Я отлично знаю, как играют в такие игры.

Он откинулся на спинку и какое–то время наблюдал, как Дрифт переваривает его слова, потом снова подался вперед:

— Еще сто тысяч, европейских — после доставки.

Дрифт постарался взять себя в руки — цифры так и плясали у него в голове.

— А твоя доля?..

— Никакой доли, — сказал Келсьер и покачал головой.

Я не торгую контрабандой и не жду, что ты принесешь комиссионные за продажу, я сам тебе за доставку плачу. Все двести тысяч — твои.

— Ясно, — кивнул Дрифт, не сводя со старика настороженного взгляда. — А подвох?..

— Ты перевозишь груз, имеющий отношение к важной информации дипломатического характера, в сжатые сроки, на планету, где действуют самые строгие законы в галактике, — проговорил Келсьер. Я бы сказал, подвох тут более чем очевидный. Деньги вперед это для того, чтобы доказать мою платежеспособность, деньги после доставки — чтобы: подстраховаться на случай, если твоя команда решит затеряться где–нибудь в пути с моими ста тысячами и грузом.

— Моя команда? — повторил Дрифт. Значит, мне самому ты доверяешь?

— А что, не стоит? — легкомысленным тоном поинтересовался Келсьер. Что скажешь, Икабод? Еще один контракт, в память о старых добрых временах? Думаю, двести тысяч будут тебе совсем не лишними, пусть и в смешанной валюте.

Дрифт прикидывал в уме и так, и эдак. Сто штук задатка — это легко проверить, и, хотя вознаграждения за Ксанта должно хватить на ближайшие расходы, деньгам Келсьера тоже нашлось бы применение, пусть даже другая сторона обманет. Его команда — и впрямь отличные контрабандисты; случалось иногда, что они чуть было не влипали, и все же им удавалось протаскивать грузы из одной системы в другую, с одной планеты на другую там, где иные непременно попались бы в руки властей. Если в чем–то они сильны, так именно в этом. И Чанги только обрадуются — смогут заодно с родителями поговорить по внутрисистемной связи.

С другой стороны — Человек, который смеется. При мысли, что кто–то нанял киллера, перед которым дрожит от страха вся галактика, просто ради устрашения, у Дрифта легкий холодок пробежал по позвоночнику, и он не сомневался, что на это Келсьер и рассчитывал. Чем бы его прежний работодатель ни занимался теперь, ресурсы у него серьезные, а значит, ему вовсе не обязательно иметь безграничное терпение. Келсьеру легко говорить «оставим это», но сам Дрифт не готов был так просто отмахнуться от мысли о том, что Человек, который смеется, может убить его прямо тут, на месте. Если он попробует отказаться от этой работы, вряд ли у него много шансов выйти отсюда живым.

Наконец, до сих пор Келсьер играл с ним честно. Жестко, да. Неуступчиво — безусловно. Но условия старик всегда излагал четко и, со своей стороны, твердо их придерживался. Честь даже среди воров ценилась вдесятеро выше, чем среди политиков, но вот у Келсьера, каким бы он ни был и в какие бы сомнительные игры ни играл сейчас, эта честь всегда была.

И все–таки…

— Извините, мистер Келсьер, — осторожно сказал он, одним: глазом поглядывая на Человека, который смеется. — Не думаю, что смогу вам помочь.

Выражение лица Келсьера не изменилось.