– Я звонил.

– Знаю, – неловко киваю я. – Просто не чувствовала… не могла…

– Все в порядке, – быстро отвечает он. – Я понимаю.

Я не говорю ему, что, вероятно, не понимает, поскольку знаю: он один из тех, кому больше всего не хватает Фредди. У Джоны и семьи-то нормальной нет. Наилучшими друзьями его матушки всегда были бутылки, а его отец был чьим-то еще мужем. У него не имелось братьев и сестер, которые разделили бы с ним ношу, не было домашнего уюта, к которому стоило бы стремиться после школьных уроков. Я все это знаю без подробностей, скорее от Фредди, чем от самого Джоны. В детстве он невнятно объяснял отсутствие его матери на родительских собраниях, а став взрослым, вообще никогда не упоминал о родителях. Фредди был для него единственной реальной заменой семьи.

– Но ты справляешься? – спрашивает он.

Между нами повисают невысказанные слова, пока Джона поправляет слишком длинные волосы, прикрывая шрам.

– Не расползаюсь по всем швам на людях, – пожимаю я плечами, – а это, поверь, вроде как улучшение.

Я слышу в собственном голосе легкое «мое-горе-потяжелее-твоего-будет», это тон укора; и это несправедливо. Он смотрит вниз и потирает обеими руками колени, тревожно, нервно, а когда снова обращает на меня темный беспокойный взгляд, я ощущаю, что Джона готовится что-то сказать, и спешу его опередить.

– Извини, – говорю я, вертя в пальцах ножку бокала. – Похоже, я утратила способность к болтовне. Не обращай на меня внимания.

Он вздыхает и качает головой:

– Не волнуйся.

Ох, как все это ужасно и неловко! Джона снова постукивает картонным кружком по столу, это нервный ритм. Он музыкален до мозга костей; сам выучился игре на пианино и невесть на скольких еще инструментах. В детстве это было его главным увлечением. Фредди вообще не интересовался музыкой, за исключением одного короткого лета, когда вдруг решил, что должен стать рок-звездой. Но это прошло так же быстро, как началось, и все же время от времени он забирался на чердак к своей старой электрической гитаре и несколько минут воображал себя Брайаном Мэем.

– Не буду тебе мешать, – внезапно решительно произносит Джона.

Его пальцы на мгновение сжимают мое плечо, когда он встает.

Я почти готова остановить его. Наверное, нужно попытаться, протянуть ему нечто вроде оливковой ветви мира. Ведь пару часов назад я обещала это Фредди. Уже открываю рот, чтобы сказать что-нибудь, но тут нас всех отвлекает Деккерс. Он всегда был одним из самых беспокойных ребят, когда мы учились в школе, – маленький, неорганизованный, настоящее проклятие учителей. В последние годы я не очень-то с ним общалась, и сейчас он слегка скован, когда ставит передо мной стакан. Отмечаю смущенный румянец, что странно при его обычной самоуверенности. Потом смотрю на стакан перед собой; какое-то спиртное – джин или водка со льдом. Неразбавленное. Может, он чувствует, что я нуждаюсь в чем-то покрепче, или попросту не способен представить, как кто-то по собственной воле захочет разбавлять спиртное.

Деккерс молчит, на одно ужасное мгновение мне кажется, что он готов заплакать.

– Спасибо, – чуть слышно говорю я.

Он кивает и тут же не спеша возвращается к игровому автомату, ссутулив плечи.

– Еще одна бесплатная выпивка. – Элли изображает беспечность. – Тебе нужно еще разок прийти сюда со мной.

Я улыбаюсь дрожащими губами, а Джона пользуется моментом, чтобы покинуть нас, и отправляется к бару.

Беру стакан и принюхиваюсь:

– Водка, похоже.

Деккерс оглядывается на нас от автомата, так что я вежливо делаю глоток. Боже, до чего же крепко! Чуть глаза не выскочили…

Ставлю стакан и смотрю на Элли:

– Даже зубы онемели.

– Ну, вреда не принесет, – то ли смеется, то ли фыркает она.

– Прямо с утра наливаюсь чистой водкой, – ворчу я.

В этот момент рядом с нашим столом возникает Торчун, долговязый и тощий как жердь.

И разыгрывается та же сценка: передо мной появляется неведомый напиток, молодой человек кивает.

– Спасибо… э-э… Торчун, – говорю я тоном какой-нибудь чопорной тетушки.

Дэвид поднимает свою кружку, и я вижу, что он пытается спрятать за ней усмешку. Торчун облегченно вздыхает и быстро ретируется.

– И что смешного? – возмущаюсь я.

– Просто это странно прозвучало, ты же назвала его Торчуном.

– А как еще мне его называть?

– Пит, пожалуй? Теперь его в основном так зовут.

Черт!..

– Фредди всегда звал его Торчуном, я уверена, – напоминаю я, краснея.

– Ну да, это его прозвище. Просто… не знаю. Это между приятелями. Он в детстве совершенно не умел разговаривать с девочками, ну и… – Дэвид резко умолкает, как будто пытаясь сообразить, как поделикатнее это сформулировать.

– Представляю, – бормочу я, и мы оба таращимся каждый на свою выпивку.

Элли роется в сумке, вроде что-то ищет, а Дэвид слишком воспитан, чтобы посмеяться над моим смущением.

– Не могу это пить. – Я меняю тему.

И испускаю тихий стон, потому что еще один друг Фредди приносит мне стаканчик. Даффи, бухгалтер. И то, что он всегда так сдержан, придает его жесту еще больше значения.

– Сожалею о твоей потере, – говорит он тоном распорядителя похорон.

Это фраза, которую я с радостью изгнала бы из английского языка, но ведь у Даффи добрые намерения.

– Спасибо, – благодарю я, и он уплывает прочь, исполнив свой долг.

Я их понимаю. Они выражают сочувствие. Это ведь те парни, которые веселились вместе с Фредди на футбольных матчах, а потом стояли в неофициальном почетном карауле перед церковью в день его похорон. Их внимание адресовано скорее Фредди, чем мне.

Ставлю стаканы в ряд, в отчаянии гадая, не будет ли слишком ужасно слить все в одну посудину и проглотить разом? Поднимаю голову и через весь паб ловлю взгляд Джоны – он несколько секунд смотрит мне в глаза не то с насмешкой, не то с сочувствием.

К счастью, парад бесплатных порций, похоже, закончился. Команда у игрового автомата, наверное, сообразила, что у девушки есть свой предел, или они забеспокоились на тот счет, что меня переполнят эмоции и я устрою сцену.

– Может, взять шейкер? – изображает заботу Элли. – Смешаешь с парой литров кока-колы и пойдет легче.

– Выпей одну, – почти умоляюще прошу я.

– Ты же знаешь, я не могу смешивать напитки, – смеется Элли. – У меня крыша едет.

Дэвид кивает, его серые глаза светятся беспокойством – он всегда волнуется за Элли. А его самого я не могу попросить о подобной помощи – он человек строго трех кружек пива. Не думаю, что вообще когда-нибудь видела его пьяным. Он не зануда – его сдержанное чувство юмора заставляет меня смеяться до слез, и он бесконечно любит мою сестру, что делает его в моих глазах суперзвездой.