гвоздику, а на пупырчатой броне алой помадой было написано «свобода!» «Парень! Такой шанс раз в жизни бывает – тут, главное, клювом не щёлкать!» – утверждал Глеб Луцкер, баллотируясь в депутаты, – «Мы с тобой, Сергунька, так поднимемся, что правнукам хватит. Нам с тобой ещё и дворянские титулы пожалуют с лентой через плечо, вот увидишь! Князь Луцкер и барон Антонов, зуб даю!» Под офис князь ухватил особняк на

Обуха, депутатство оказалось повыгодней дворянства – беспошлинная лицензия на ввоз спирта «Роял» и водки

«Распутин» за год принесла сказочную прибыль. На Луцкера покушались, невероятное везение помогло ему вывернуться и отделаться лишь царапинами и изуродованным «Гранд-Чероки» Заказал убийство хороший знакомый

Луцкера президент «Интер-Колосса» Владимир Нестеренко. Владимира нашли, привезли на дачу. Глеб в подвале сам забил его до смерти. «Вот ведь сука! – ругался Луцкер. – Сапоги австрийские, новые испоганил, ведь хрен отмоешь!» Ни тогда, ни теперь Антонов не мог взять в толк, зачем он связался с Лорой. Доказать себе, что он не хуже Луцкера? Пожалуй. Единственно логичное, но не очень утешительное объяснение. «Ты себе вообразил, что трахнув её, ты меня опустил, да? – в трубке голос Луцкера звучал насмешливо. – Вон какой я ловкий пострел, гляди, жену шефа поимел. – Луцкер захихикал, – Ошибочка вышла, однако. Ты мне, Сергунька, не конкурент. И я б тебя простил, если б ты её драл по-тихому, культурно, как интеллигентный человек. – Луцкер грустно вздохнул, – Так ведь нет, тебе непременно по кабакам, по казино нужно шастать, чтоб вся Москва видела. И получается, что Сер-гунька наш – герой-любовник, а господин Луцкер хоть и олигарх, а козёл-рогоносец. Вот какая петрушка. Посему, в целях, так сказать, пиара и укрепления личного имиджа мне придётся, друг ты мой ситный, тебя наказать. Счета я твои уже заблокировал, – тут голос его посерьёзнел и он произнёс угрожающе и с расстановкой. – Короче, если ты, шкура, в двадцать четыре часа не исчезнешь… Антонов не стал дослушивать и нажал отбой. Вечером он летел в Амстердам.

6

– На какой запад, тетеря? – возмущённым шёпотом возразил кому-то Шакалыч. – На юг! Если отрываться в одиночку – тут семь миль до железки, а там на товарняке через час ты уже в Мексике. Лупастый тоже уверял, что железка это верняк. На границе порожняк не смотрят, американцам наплевать на весь выходящий из страны транспорт. А мексиканцам, тем вообще всё до звонка. Ну, кроме, текилы, разумеется. Автобус притормозил, Антонова качнуло вперёд, Шакалыч тихо выматерился:

– Мать твою! Людей везёшь, крестьянская морда!

– А ну молчать, гниды! – заорал охранник, треснув дубинкой по железной стойке. – Ант, на выход!

Антонов, гремя цепью, поплёлся к выходу.

– Ни в чём себе не отказывай, сынок! – охранник ухмыльнулся щербатым ртом, отстегнул наручник и подтолкнул Антонова к дверям.

Он увидел её только под вечер. Сначала мельком, на крыльце. Она, наклонясь, что-то там делала, ему с дальнего конца поля было не разобрать. Он ещё подумал, что их крыльцо больше похоже на плот с навесом, чем на крыльцо. К вечеру жара спала, по небу плыло одинокое пухлое облако, с розоватым боком. Антонов подставил второе ведро под кран. – Как утка, да? Волосы её были расчёсаны на пробор, на шее блестело ожерелье из фальшивого жемчуга. Она тёрла босую пятку об икру другой ноги и глядела вверх. Антонов поднял голову – облако больше напоминало толстушку в кресле, он он кивнул и согласился: – Утка. Да. Похоже. – А другие, которые камни для дороги дробят, те в цепях. – Мне доверяют, – он улыбнулся, – заключённый, которому можно доверять. Она недоверчиво прищурилась: – У нас ружьё. И я умею стрелять. – Разумеется. Когда живёшь в такой дыре, да ещё рядом с тюрягой… – Антонов тут же пожалел о сказанном, но она, судя по всему, не обиделась. – Я дальше Ногалеса не ездила. Даже океана не видела. Только по телевизору, Евангельский канал… Но у нас сигнал плохой, – она грустно кивнула в сторону допотопной тарелки, криво прибитой к водостоку на крыше. Антонов молча кивнул. Его так и подмывало крикнуть этой девчонке, что там – целый мир: Нью-Йорк, Сан-Франциско, Европа, Флоренция, Париж, Елисейские Поля; что будь он на её месте, он бы прямо сейчас рванул из этого перечного захолустья, рванул, не оглядываясь и не сожалея. Будь он на её месте. – А за что в тюрьму попал? – Паспорт просрочил, с документами недоразумение, словом. Антонов решил не уточнять, что на таможне помимо фальшивого паспорта у него изъяли незарегистрированный «Магнум» и две коробки патронов. Облако вытянулось и из толстушки-уточки превратилось в алую пирогу. – Долго ещё сидеть? – Тысяча восемьсот двадцать девять дней. Она задумалась, считая про себя и по-детски шевеля губами. – Тебя как звать? – спросил

Антонов. – Люси. Люси Киллгор. Он ждал, что она спросит его имя. Она не спросила. – А я – Антонов, можно,

Ант. Она засмеялась: – Ант! Это ж муравей. Вот так имя! Ты откуда, из Канады? Антонов тоже засмеялся: – Почти.

Люси вздрогнула, мотнула волосами, неожиданно резко повернулась, и, стуча пятками, быстро взбежала на крыльцо. Суетливо подхватив корзину, она вошла в дом, ржавая пружина с треском захлопнула за ней дверь. Антонов потянул носом воздух – от её волос действительно пахло карамелью, он ловко поднял полные вёдра. На холме у сухого дуба стоял трактор, на подножке, свесив тёмные руки, сидел Киллгор.

7

Ночью, вспоминая разговор с Люси, Антонов не мог заснуть, ночью до него вдруг дошло: кто он такой чтобы учить жить кого бы то не было? Даже эту сопливую девчонку, которая вдвое моложе его. Ему стало стыдно, он тихо выругался. Чего он добился в свои сорок, чему научился, что умеет? Свободно изъяснятся на трёх языках? Отличать калифорнийское «мерло» от французского «медока» и дробить дорожные камни молотком до звона в ушах? Единственное, в чём он преуспел – это бег.

Мастерски научился бежать без оглядки, лететь на всех парусах, мчаться во весь опор. Непонятным образом жизнь превратилась в непрерывное перемещение по карте, сначала местного масштаба, после общесоюзного, а под конец дело дошло до глобуса. Муравей, ползущий по глобусу.

Без смысла, без цели. От перемены географических координат сумма души не меняется. Равна нулю. Антонов накрыл голову подушкой. От неё воняло тиной, она была тяжёлой и казалась набитой сырым речным песком. До него донёсся едва слышный гудок локомотива, после он разобрал перестук колёс, скорее угадал, чем услышал, бодрый, чёткий ритм, похожий на бой здорового сердца бегуна. Через час этот поезд пересечёт границу, через полтора железная дорога отклонится