себе краткие вакации, предвкушая триумфальный приезд домой, но был ужасно обижен, когда мой отец сжег все эти награды, заработанные тяжким трудом. Это едва не подорвало мои честолюбивые устремления; но позже, после его смерти, я испытал боль, найдя связку писем от моих преподавателей, где они настоятельно предупреждали отца, что, если он не заберет меня из института, это может кончиться моей гибелью от перенапряжения сил. С этого времени я посвятил себя преимущественно изучению физики, механики и математики и проводил все свободное время в библиотеках. У меня была настоящая мания доводить до конца все, за что бы я ни брался, и это зачастую доставляло мне трудности. Так, однажды я начал читать труды Вольтера, и тут, к своему ужасу, обнаружил, что существует около сотни больших, напечатанных мелким шрифтом томов, которые этот изверг написал, выпивая по семьдесят две чашки черного кофе в день: Пришлось дочитать все эти томища до конца, но когда я отодвинул от себя последнюю книгу, меня охватила радость, и я сказал: «Впредь — никогда!» Мои успехи на первом курсе были по достоинству оценены преподавателями и подарили мне дружбу нескольких из них. В частности, профессора Рогнера, преподававшего основы математики, профессора Пешля, возглавлявшего кафедру теоретической и экспериментальной физики, и доктора Алле, читавшего курс по интегральным исчислениям и специализировавшегося на дифференциальных уравнениях. Этот ученый был самым блестящим лектором из всех, кого я когда-либо слушал. Он проявлял особое участие ко мне и к дальнейшему развитию моих успехов и не раз оставался на час или два в лекционном зале и давал ре- шать задачи, что доставляло мне большое удовольствие. Именно ему я открыл свой замысел — проект летательного аппарата, не иллюзорную выдумку, но изобретение, прочно основанное на научных принципах, которое стало осуществимым с помощью моей турбины и которое вскоре можно будет предъявить миру. Оба других профессора — и Рогнер, и Пешль — были людьми необычными. Первый обладал такой своеобразной манерой высказываться, что каждый раз при этом возникал некий разгул необузданности, который сменялся длинной, вызывающей замешательство паузой. Профессор Пешль был по-немецки методичен и весьма основателен. Его огромные руки и ноги напоминали медвежьи лапы, но каждый демонстрационный опыт проходил у него с точностью хронометра и без единой осечки. Я учился на втором курсе, когда мы получили из Парижа динамо-машину Грамма с пластинчатым статором подковообразной формы и катушечным ротором с коллектором. Динамо собрали, и нам было показано, как по-разному может проявляться действие тока. Когда профессор Пешль проводил демонстрационные опыты, используя машину в качестве двигателя, возникли неприятности со щетками, они сильно искрили, и я сказал, что, возможно, мотор заработает и без этих приспособлений. Но он заявил, что этого сделать нельзя, и оказал мне честь — прочитал лекцию на эту тему, заметив в заключение, что господин Тесла может совершить великие дела, но этого он наверняка никогда не сделает. Ибо это было бы равносильно тому, чтобы обратить постоянно действующую силу, такую, как, например, гравитация, во вращательное движение. «Это проект вечного двигателя, несбыточная идея», — завершил он свою речь. Но интуиция — это нечто, выходящее за пределы знания. Мы, несомненно, располагаем некоей более тонкой материей, которая позволяет нам постигать истины, когда логические умозаключения или любые другие волевые усилия мозга оказываются тщетными. На некоторое время авторитет профессора поколебал мою уверенность, но затем я пришел к убеждению, что прав, и взялся за решение задачи со всем пылом и безграничной самоуверенностью моих юных лет. Я сначала воссоздавал в своем воображении машину постоянного тока, приводил ее в действие и прослеживал изменение тока в якоре. Потом таким же образом я представлял себе генератор переменного тока и точно так же исследовал происходящие процессы. Затем мысленно представлял системы, состоявшие из моторов и генераторов, и приводил их в действие в разных режимах. Картины, которые возникали перед моим мысленным взором, были для меня совершенно реальны и осязаемы. Все оставшееся время в Граце прошло в напряженных, но бесплодных усилиях подобного рода, и я почти вплотную подошел к заключению, что эту задачу решить невозможно. В 1880 году я уехал в Прагу в Богемии во исполнение воли моего отца завершить образование в тамошнем университете. Именно в этом городе мне удалось сделать явный шаг вперед: я исключил коллектор из конструкции двигателя и стал исследовать процессы, происходящие при этом новом подходе, но по-прежнему безрезультатно. В следующем году в моих взглядах на жизнь произошло внезапное изменение. Я понял, что родители слишком многим жертвуют ради меня, и решил освободить их от этой ноши. Как раз в это время волна американских телефонов докатилась до Европейского континента, и соответствующий проект было решено реализовать в Будапеште, столице Венгрии. Казалось, что мне предоставляется идеальная возможность осуществить задуманное, тем более что во главе предприятия стоял друг нашей семьи. Именно здесь я перенес полное расстройство нервной системы, о котором я уже упоминал. То, что мне пришлось испытать за время этой болезни, превосходит все, чему можно верить. Мое зрение и слух были экс-траординарными всегда. Я мог отчетливо распознавать предметы на таком расстоянии, когда другие не видели и следа их. В детстве я несколько раз спасал от пожара дома наших соседей, услыхав легкое потрескивание, не нарушавшее их сон, и звал на помощь. В 1899 году, когда мне было уже за сорок, я проводил свои опыты в Колорадо и смог отчетливо слышать раскаты грома на расстоянии 550 миль. То есть мой слух был острее обычного во много раз, хотя в то время я был, так сказать, глух, как валун, по сравнению с остротой моего слуха в период нервного напряжения. В Будапеште я мог слышать тиканье часов, находившихся за три комнаты от меня. Когда в моей комнате на стол садилась муха, это отзывалось в моем ухе сильным глухим звуком, словно падало тяжелое тело. Экипаж, проезжавший на расстоянии нескольких миль, вызывал дрожь, пронизывавшую все мое тело. От свистка паровоза за двадцать-тридцать миль от меня стул или скамья, где я сидел, начинали так сильно вибрировать, что боль была невыносимой. Земля у меня под ногами постоянно сотрясалась. Я вынужден был ставить кровать на резиновые подушки, чтобы хоть какое-то время отдохнуть по-настоящему.

Два переменных магнитных потока заменены водными потоками, имеющими идентичные фазоамплитудные характеристики и такое же направление, как у магнитных потоков: а) вращающийся диск в водной камере сосуда; б) статор, укрепленный на диске; в)