Вот и опушка. Лир остановился, облизал пересохшие губы и вдруг задался вопросом: «А что там было, за гранью?» Он не помнил никаких пресловутых туннелей, ведущих к свету, – много лет назад ему довелось прочитать книгу доктора Моуди «Жизнь после смерти», сколько же там было свидетельств людей, якобы видевших свет в конце туннеля… Сотни свидетельств, и Лир им даже верил. Но все оказалось ложью.

Он хорошо помнил, как ангел убил его – приложил ладонь к голове, сказал: «До встречи, старый мудозвон», и… и все, смерть. И все? Нет-нет, там за гранью что-то было, Лир знал это. Но как вспомнить? Как? Пытаясь сосредоточиться, он даже забыл про голод. Уверенность, что период между смертью и воскрешением был чем-то заполнен, взбудоражила разум. Может, его душа витала в темноте, в ожидании новой реинкарнации?.. Нет, Лир этого не помнил и с досадой сознавал: можно выдать хоть тысячу предположений, вот только они не заменят правды. А значит, нужно еще сильнее сосредоточиться и вспомнить, в конце-то концов. Ведь там что-то было! Точно что-то было!..

И Лир вспомнил. А вернее, в сознании открылась щелочка, в которую он на миг заглянул и увидел лишь крохотный кусочек кадра бесконечной хроники. Но этого оказалось достаточно: Лир остолбенел от ужаса, сердце едва не разорвалось, разум вдруг оказался возле пропасти сумасшествия и теперь балансировал, пытаясь не сорваться. То, что память милосердно приоткрыла лишь на миг, оказалось слишком непостижимым и слишком страшным – хотя слово «страх» недостаточно мощное, чтобы описать такое.

Что-то немыслимое, грязное, чуждое, вечное…

Оно горело.

Все горело… Вечность пылала…

Душа плавилась, растекалась.

Оно ревело и стонало. Вечность ревела и стонала. И корчилась, корежилась…

Лира затрясло, он обхватил дрожащими руками голову и заорал, выпучив глаза. Он орал и орал, пытаясь с криком выплеснуть ужас, который буквально вибрировал в каждой клетке тела, пожирал разум.

* * *

Рыбак, который дремал над закинутыми донками, встрепенулся, услышав далекий и какой-то нечеловеческий крик. Ночь была такая спокойная, тихая, даже колокольчики на снастях сегодня ни разу не звенели, а тут такое! Кто, боже всемогущий, может так вопить? Что-то дикое, лютое было в этом крике. Рыбак перекрестился, быстро забормотал:

– Господи, спаси и сохрани! Спаси и сохрани!..

Он решил, что на сегодня достаточно рыбной ловли, и принялся торопливо сматывать донки.

* * *

Прошло не менее получаса, прежде чем Лир начал приходить в себя. Как только скачущие мысли обрели хоть какое-то подобие порядка, он подумал: «Что это было?!» Нет-нет, ему больше не хотелось знать, не хотелось вспоминать. Оконце в сознании закрылось, и слава богу! И последнее, что Лир желал бы сделать, это попытаться снова открыть его. Образы, увиденные в этом оконце, стерлись, но страх, как темный шлейф от пережитого кошмара, никуда не делся. И не исчезнет больше никогда. Лир осознавал, что теперь придется жить под постоянным гнетом этого чувства, ведь память всегда могла сыграть злую шутку и обрушить такую лавину ужаса, что мозг просто взорвется.

И это будет только начало, потому как настоящий ад ждет именно после смерти. О да, Лир теперь знал, чем был заполнен период между смертью и воскрешением.

Он вспомнил, как снова мечтал умереть. Идиот! Тупой, тупой, тупой идиот! Умирать нельзя! Все, что угодно, лишь бы жить, абсолютно все! Он камни будет грызть зубами, землю жрать, унижаться, убивать. Скиталец обязательно отметит его старания и наградит вечной жизнью. Скиталец может это сделать, он все может!

Лир немного воспрянул духом, двинулся к убежищу и скоро был возле входа в бункер.

Ангел поработал над этим местом. Забредет сюда грибник и даже не обратит внимания на железную дверь в земле, коснется взглядом и тут же забудет то, что видел. Лир помнил, с какой легкостью Ангел спрятал убежище, на это ушло минут пятнадцать, не больше: он отрубил голову петуху, окропил землю кровью, сжег в пламени свечи исписанные странными знаками бумажные полоски, и… и все. Проще простого, но Лир не сомневался: если бы ему самому захотелось провести этот обряд, то ничего не получилось бы. Что позволено Юпитеру, то не позволено быку.

Лир открыл дверь и в кромешной тьме спустился по ступеням. Нащупал справа керосиновую лампу и спички, зажег фитиль. Облегченно выдохнул:

– Я вернулся.

Он долго стоял, глядя на бетонную стену, на которой висело деревянное панно с цитатой из «Короля Лира»:

Обессиленно уселся на пол, обхватил голову руками и тихо заплакал.

– Я живой, – всхлипывал он. – Я… живой.

Завтрак Алины и Максимки был незатейлив: чай, бутерброды с маслом и печенье. Покончили с ним мигом и с каким-то радостным азартом. Это так отличалось от их обычных московских завтраков. Алина неосознанно разделила жизнь на «до приезда в деревню» и «после», и то, что было «до», ей сейчас виделось исключительно в сером свете. А что касается «после»… этот период жизни только начинался, но он уже сиял яркими красками. Ну разве там, в Москве, могло утро быть таким ясным? Однозначно – нет.

Про ночной кошмар Алина даже не вспоминала. Образы безликого ангела, девочки с синим бантом и бескрайних руин затерялись в сознании как нечто неважное, мимолетное. К тому же после кошмара Алине приснился хороший сон, подробности которого она почти не помнила, – что-то, связанное с зеленым лугом, цветами и бабочками.

После завтрака вытащила во двор раскладушку (чем не шезлонг?), которую заприметила еще вчера вечером, и кресло. С креслом пришлось повозиться, весило оно немало, а Максимка скорее мешался, чем помогал, хотя и суетился за двоих.

Когда место для отдыха было готово, Максимка плюхнулся на раскладушку, заложил руки за голову и блаженно прикрыл глаза. Алина уселась в кресло, жалея сейчас лишь об одном: в руке не хватало бокала с каким-нибудь холодным экзотическим коктейлем или, на худой конец, с обычным лимонадом. Она решила, что позже позаботится об этом. А пока ей хотелось просто сидеть с закрытыми глазами, дышать деревенским воздухом, слушать, как мухи жужжат. Если повезет, то на руку божья коровка сядет. Алина улыбнулась: последний раз она держала божью коровку на ладони, пожалуй, в юности. Эта маленькая, красная с черными пятнами букашка всегда олицетворяла для нее солнечное лето, такое, как сейчас.

– Ма, – услышала она, – а правда, что если курице голову отрубить, то она без головы еще долго бегать будет?

Вот так вопросик! Алина открыла глаза, удивленно уставилась на Максимку.

– Ты это где ж такое услышал?

– Сенька вчера рассказал.

Алина усмехнулась: вот, оказывается, о чем болтают семилетние мальчишки, пока родителей нет рядом, о безголовых курицах! А с другой стороны, о чем же еще им болтать, о цветочках-одуванчиках?