Ничто не может подготовить юную девушку к подобному событию. Мне было семнадцать лет, и до этого рокового вечера я была девственницей, а теперь эти трое незнакомых пьяных мужчин насиловали и истязали мою плоть. Мой мозг моментально подавил все эмоции и чувства относительно происходящего и полностью переключился на программу «выживание». Чтобы вытерпеть это издевательство, я должна была стиснуть зубы и кулаки, и призвать всё свое мужество, которое мне еще не было знакомо. В минуту крайней опасности мой мозг захлопнул все реакции – чтобы спасти меня от умопомешательства…

Эта тактика, рожденная в глубоком, почти животном страхе, несомненно, спасла мне жизнь, потому что через три часа мужчины меня отпустили, и я вернулась к подруге, которая жила неподалеку. Я чувствовала огромное облегчение, и еще – благодарность судьбе за то, что оставила меня в живых. Я не плакала и не жаловалась, и, не сказав никому ни слова, похоронила этот случай на дне своей души. Там внутри было пусто, и я не чувствовала ничего, кроме этого странного, всепожирающего вакуума. Как будто до этого я уже жила жизнью ограбленного человека, а теперь люди забрали последнее, что у меня осталось – доверие к жизни. Я механически сделала запись в дневнике, написав в конце: «Я ничего при этом не чувствовала».

В очередной приезд папы и Юли бабушка сделала свой следующий ход конем. Подобно тому, как я достала ее вещи из шкафов и помогла папе выкинуть их на помойку, теперь она достала из письменного стола мой дневник и предложила им почитать. Это были глубоко личные записи, в которых я делилась различными событиями и самыми сокровенными мыслями. Это было единственное место, где я могла себя чувствовать в полной безопасности, и где я могла быть самой собой. Но мой личный дневник достали из тумбочки и прочитали всей семьей, и все мои сокровенные мысли и чувства были выставлены на всеобщее обозрение, как нечто постыдное и позорное. Они попрали мои единственные и последние границы, и прочитали дневник за моей спиной. Когда я, ничего не подозревая, вернулась домой со школы, отец тут же набросился на меня. Я не знаю, что именно он прочитал между строк, но он в бешенстве выкрикивал: «Как тебе не стыдно!? Как ты могла написать, что ты ничего не чувствовала?».

Я прошла через такое страшное жизненное испытание, а мой отец стоял передо мной и возмущался по поводу какой-то записи в дневнике! Это всё, что он нашел сказать в тот день: «Как ты могла написать такое?» Его дочь была жестоко изнасилована тремя незнакомыми мужчинами, а он осуждал чувства, которые я при этом испытывала! Человек, который должен был быть моим защитником, не нашел ни одного слова утешения или соболезнования. Ни одного слова… Бабушка и Юля молча сидели за столом, не произнеся ни слова и даже не взглянув на меня, как будто я их тоже каким-то образом опозорила. Это была моя единственная терапия – меня научили, как стыдиться своих чувств…

Уже давно это стало папиной любимой фразой: «Как тебе не стыдно?». Чувство стыда вызывалось постоянно – оно и стало главным оружием этого фарисейского суда. Иногда мне было стыдно даже за факт своего рождения. Меня стыдили за всё, и список вещей, по поводу которых я должна была испытывать стыд, пополнялся с каждым годом – я превратилась в постоянное разочарование. Это всё входило в полный контраст с тем, что происходило в моей жизни на самом деле. Несмотря на такое положение в семье, я хорошо училась в школе и проявляла таланты и способности в различных областях. Я была активной комсомолкой, рисовала школьные стенгазеты, учила английский язык, занималась спортивной гимнастикой, ходила на каток, играла в оркестре народных инструментов, и пела на всех школьных вечеринках. И это всё – на добровольных началах, совершенно самостоятельно, без всякой поддержки или понукания со стороны взрослых. Но этого никто не замечал – у каждого из членов моей семьи была своя собственная повестка дня.

После окончания школы я решила идти в Институт иностранных языков – изучать английский язык. У меня была затаённая мечта, но никто в моей семье не воспринял это серьезно. Папа заявил, что они с Юлей обсудили этот вопрос и решили, что мне не следует туда поступать, так как это не для моего уровня – этот институт только для особо одарённых детей, окончивших специализированную английскую школу. По его мнению, я не была ни одаренной, ни особенной, и поэтому он всегда называл меня «Нулем» – дальше этого нуля он ничего во мне не видел. Он настоял на том, чтобы я оставила эту «пустую затею», и вместо этого пошла в Институт культуры учиться на библиотекаря – по его словам, приличная профессия для девочки. Теперь мне было стыдно за свой низкий уровень.

Когда нам семнадцать лет, мы убеждены, что взрослые знают лучше, что у них больше опыта, и что они всегда правы. Поэтому я послушно согласилась и поступила в Институт Культуры, но к концу первого семестра поняла, что это не для меня, и что мне это совершенно неинтересно. Я бросила Институт на втором курсе, чем опять вызвала бурное негодование папы. Прошло еще шесть лет, прежде чем я окончательно поняла, что я ничем не хуже других, и что Институт иностранных языков – совершенно подходящее заведение для моего уровня, и я могу туда поступить и даже благополучно закончить. Между тем я потеряла несколько драгоценных лет, работая простой машинисткой в каком-то захудалом НИИ. Но даже когда я заочно окончила Институт, и получила Диплом учителя английского языка, папу не обрадовало мое новое достижение – он опять смеялся мне в лицо и злорадствовал: «И во сколько лет ты его закончила?» И меня опять обжигало такое знакомое чувство стыда!

Теперь папа просто терпел меня, как нечто неизбежное, от чего невозможно было избавиться. Но однажды он всё-таки сделал попытку от меня избавиться, причем раз и навсегда. После очередной жалобы бабушки он решил, что пора очистить территорию от такой мерзости как я, и облегчить жизнь своей матери. Я так до сих пор и не уверена, кто ему подсказал эту идею – то ли поэтическая муза, то ли его любимая жена, но так или иначе он потащил меня в Райком комсомола. Это были 70-е годы, ирайкомы посылали специалистов и добровольцев на стройку века – Байкало-Амурскую магистраль. Мне было всего двадцать лет, я была хрупкого сложения, но мой папа принял решение, что я должна ехать в Сибирь и в 50-градусный мороз, вместе со здоровенными мужиками, прокладывать железную дорогу. Очевидно, предполагалось, что это либо выбьет из меня всякую «дурь», либо поспособствует моему потенциалу.

Мы зашли в одну из комнат, где нас встретил молодой работник райкома, которому папа и выложил свой нехитрый план. Мужчина вежливо спросил: «А что ваша дочка умеет делать?». После того, как выяснилось, что единственное, что я умею делать – это печатать на машинке, а лопата и отбойный молоток не стали моими любимыми или привычными инструментами, мужчина вежливо улыбнулся: «Извините, но машинистки нам не требуются», чем сорвал все папины планы спасения бабушки. Когда мы вышли из кабинета, поведение папы выказывало крайнее разочарование – он даже не смотрел в мою сторону. Хотя кто знает? Возможно, он опять думал о своих стихах.

Как это ни странно звучит, но я тоже была немного разочарована. Жизнь казалась мне такой невыносимой, что строительство Сибирской магистрали казалось лучшей перспективой, чем жизнь с бабушкой в коммунальной квартире. Моим единственным желанием было уехать как можно дальше от семьи, начать новую жизнь, где не будет скандалов, бесконечных упреков и обвинений в неблагодарности. Но реальность была такова, что бежать было просто некуда…