изолированных слов, за которыми могут скрываться фундаментальные понятия. И вот мы видим озабоченность Уорфа базовыми умственными операциями и ощущаемое им неудобство смирительной рубашки, которой является язык, в коротком очерке, которому я дал название «О сцеплении идей». Впервые публикуемый в настоящем сборнике, он был написан в 1927 году, и было это письмо психологу Хорасу Б. Инглишу, составившему словарь психологических терминов. Уорф просил Инглиша предложить ему термин для обозначения нового вида ассоциации между идеями. Уорф пытался найти понятия или термины более общего или абстрактного характера, чем те, которые предлагает любой язык. Ни одна из психологических школ того времени, по мнению Уорфа, не способна была помочь в прояснении заботивших его вопросов, и об этом он сетует в короткой, ранее не публиковавшейся заметке, которой мы дали совершенно произвольное заглавие «О психологии». Тем не менее многое в работе Уорфа очень близко к психологической проблематике. Поиски корней-идей привели Уорфа в самые разные сферы, в том числе в изучение языков ацтеков и майя.

Вспомним, что Уорф довольно рано обратил внимание на то, что такие языки, как древнееврейский, ацтекский, майя, изначально выстроены в соответствии с планом, принципиально отличающимся от того, что мы видим в английском и любом другом из – воспользуемся им же введенным термином – языков среднеевропейского стандарта (SAE). Он назвал их «олигосинтетическими» языками, т. е. языками, словарный состав которых формируется из очень небольшого числа элементов. «Каждый элемент, – утверждал он в своем докладе по ацтекским языкам, читанном в 1928 году, – это, во‑первых, очень простой фрагмент артикуляции-поведения и, во‑вторых, широкая идея или комплекс связанных идей, которые соответствуют этому поведению». Он считал, что ему удалось разложить лексику ацтеков на не более чем тридцать пять таких корней. «Теперь следует отметить, – продолжал он, – что феномен олигосинтеза открывает новые области в малоисследованной отрасли психологии языка. В нем мы видим, что все поле идей в языке разделено между примерно тридцатью пятью элементарными понятиями, и в результате мы впервые получаем карту, или план, реального царства идей. Раньше, когда идеи распределялись по ряду категорий, эти категории были результатом интроспекции какого-нибудь мыслителя, но с этой картой идей языка все обстоит иначе, ведь мы натолкнулись на нее как на природный факт; при этом ее пока еще смутно различимая конфигурация наталкивает на мысль об использовании экспериментальных и индуктивных методов». В этих несколько смелых идеях можно усмотреть, во‑первых, определенную тягу к принципу звукосимволизма, предполагающего, что между звуками и значениями могут существовать внутренние отношения (помимо произвольных отношений, установленных в том или ином языке), и, во‑вторых, слабый намек на теорию лингвистической относительности. Проблема звукосимволизма долгое время не давала покоя лингвистам и психологам. Эдвард Сепир, например, провел эксперимент, который дал надежду на дальнейшее изучение этого явления [29]. Применительно к теории лингвистической относительности, предвосхищенной в теории олигосинтеза Уорфа, ключевым является понятие широкой идеи или комплекса связанных идей, которые могут быть ассоциированы с языковым элементом, ведь от этой мысли всего лишь шаг до представления о том, что языки с различными семантическими рисунками могут создавать различные карты царства возможных идей, или, как выразился Уорф много позже, что разные языки могут предлагать различные «сегментации опыта».

Идея лингвистической относительности возникла в полноценной форме только после того, как Уорф начал учиться у Сепира. Лишь начав анализировать язык хопи, грамматика которого гораздо сложнее и нюансированнее, чем у ацтеков или даже майя, он начал понимать, что понятие лингвистической относительности может быть раскрыто гораздо более наглядно и содержательно, если отмечать различия не только в лексике, но и в грамматической структуре. Этому посвящены статьи по языку хопи, опубликованные в настоящем сборнике; в них Уорф делится своими провокационными открытиями в вопросах системы глагола хопи, в отношении хопи к классам существительных и т. д.

Все интересы Уорфа в лингвистике, не считая его ранних увлечений религиозными вопросами, связаны с фундаментальными проблемами смысла, или, если угодно, с фундаментальными интеллектуальными операциями. В очень интересной и выразительной работе «Языковая подоплека мышления в первобытных обществах», написанной около 1936 года и впервые публикуемой в этом сборнике, Уорф настаивает на том, что «лингвистика есть, по сути, поиск того, что такое значение». Настоящая задача лингвистики, пишет он, «заключается в том, чтобы озарить непроглядную тьму языка, а тем самым и образ мыслей, культуру и взгляды на жизнь данного коллектива, озарить светом “золотого нечто”, как, я слышал, называют преобразующий гений значения». Уорфа больше интересовала сущность, а не процесс. То есть его больше интересовало то, о чем, в некотором абстрактном смысле, думают, а не процессы мышления, и такое мировоззрение привело его в лингвистику, полную «содержания», а не в психологию, относительно «бессодержательную» в своей озабоченности общими механизмами в духе «стимул-реакция». Уорф, по-видимому, действительно считал, что содержание мысли влияет на процесс мышления или что различное содержание порождает различные виды процесса, так что обобщение о процессе становится невозможным без учета содержания. Он полагал, что различия в содержании мысли и соответствующие им влияния на мыслительные процессы и поведение в целом будут наглядно выявлены при сравнении различных языковых структур. Он был чрезвычайно изобретателен в поиске как очевидных, так и тонких различий в языковых структурах, и эти различия были вполне наглядны, по крайней мере, на лингвистическом уровне. Однако на этом он не остановился: он попытался также привести доказательства вариаций поведения, связанных с различными языковыми явлениями. И хотя эта попытка, возможно, не была вполне успешной, она, во всяком случае, нашла свое воплощение в статье «Отношение норм поведения и мышления к языку», написанной летом 1939 года. Это была последняя работа на эту тему, адресованная главным образом коллегам. Однако наиболее убедительно принцип лингвистической относительности был изложен в статьях, вошедших в последние четыре части данного сборника, которые были написаны в основном для широкой аудитории.

Принцип лингвистической относительности Уорфа, или, говоря более строго, гипотеза Сепира – Уорфа (поскольку Сепир без всякого сомнения участвовал в разработке этой идеи), само собой разумеется, привлекала к себе пристальное внимание. Благодаря различным перепечаткам тех или иных статей из «Текнолоджи ревью» начиная с 1941 года (в книге Хаякавы «Язык в действии») материал дошел до широкой публики, а также до лингвистов, антропологов и психологов. Невольно задаешься вопросом, что же делает понятие лингвистической относительности столь увлекательным даже для неспециалиста. Возможно, мысль о том, что человека всю жизнь обманывали, не говоря ему, что структура языка заставляет его воспринимать реальность определенным образом, и подразумевается, что осознание этого трюка позволит взглянуть на мир по-новому. Разумеется, во всяком случае, Уорф был