К мировому художественному творчеству меня приучали с детства. Конечно, прежде всего это происходило через посещение Третьяковской галереи, которая находилась через одну станцию метро от нашего дома. А еще мама собирала марки, и со многими картинами, особенно с теми, которых не было в Третьяковке, я познакомился в мамином кляссере (специальном альбоме для марок). Мне очень нравились компактность и аккуратность марок, их глянцевость и, конечно, многочисленные ровные зубчики. Но не об этом речь.

Надо сказать, что мама и бабушка, водившие меня в Лаврушинский переулок, не стремились увлечь меня детскими сюжетами вроде «Иван Царевич на сером волке» или «Аленушка» Васнецова. Нет. Я сразу начал любоваться «Явлением Христа народу», «Боярыней Морозовой» и даже «Итальянским полднем» (репродукция которого, кстати сказать, висела у нас в туалете на даче).

Многие картины привлекали мое детское воображение и внимание. Но одна из них нравилась особо. Это картина «Апофеоз войны». Подчеркиваю, нравилась. Конечно, я ни секунды не задумывался в то время над трагической сущностью войны. Я не наслаждался огромной горой голых черепов. Но меня завораживало до восхищения какое-то необычное состояние, в которое я впадал, стоя перед этим полотном Верещагина. Мне даже, по-моему, что-то говорили в том смысле, что своей картиной художник осуждает ужас войны. Я с этим не спорил, но внутренне не соглашался. (На всякий случай, если кто не знает, апофеоз (др. – греч.) – обожествление, прославление, возвеличение какого-либо лица, события или явления.)

«Посвящается всем великим завоевателям – прошедшим, настоящим и будущим», – написано на раме под картиной. Ни название, ни подпись не указывают на то, что картина есть некое предостережение. Да и не исходила бы от нее эта загадочная энергия, которая возбуждала в моей детской душе какое-то странное состояние (и сейчас продолжает возбуждать), если бы картина была просто плакатом «Не ходите, дети, в Африку гулять». Все в ней: и отполированные черепа, и черные вороны, и пустынная земля, и голубое прозрачное небо – не отвращает, но притягивает, заставляет искать и входить в резонанс.

У медиков есть поговорка: «У каждого хирурга есть свое собственное кладбище». Имеются в виду те, кого он не смог спасти (по разным причинам). И говорится это не с осуждением, но в назидание: помни, что оно есть… Memento mori…

Так вот, такое кладбище есть и у полководцев. И у правителей. У священников. Есть его подобие у руководителей, ученых, артистов – словом, у каждого, кто имеет хоть какую-то власть над своей аудиторией.

Именно это кладбище изобразил Василий Верещагин на своем полотне. Возвеличил его, обожествили в тысячный раз напомнил: «Власть ваша на крестах… или на Кресте». Несите, если вам под силу. Рассказывайте свою историю. И помните!

Будучи системным объектом, история помогает нивелировать коммуникативные конфликты, возникающие из-за разницы восприятия конфликтующими сторонами одного и того же явления.

Коммуникация (от лат. communico – «делаю общим, связываю, общаюсь») – вовлечение в обсуждение смыслов (посланий) членами сообщества и создание общей когнитивной модели.

Простейшая коммуникационная система состоит из трех узлов и их взаимосвязей.

Узлы

– Инициатор общения.

– Вовлеченный в общение.

– Объект обсуждения.

Взаимосвязи

– Послание и комментарий на него.

– Исследование объекта обсуждения инициатором.

– Исследование объекта обсуждения вовлеченным.

Очень важно здесь отметить, что, даже когда двое общающихся обсуждают друг друга, в их коммуникации присутствует третий узел, так как объектом обсуждения в данном случае является то, как стороны видят обсуждаемого, но это не есть они сами. В этом корневая проблема коммуникации как таковой. Даже в обсуждении себя с внешней аудиторией мы имеем конфликт между собственным мнением о себе и мнением окружающих о нас. Ибо я как таковой не есть только то, как я себя воспринимаю, или только то, как воспринимают меня окружающие.

Создание общего мнения об объекте обсуждения или общей когнитивной модели и есть суть коммуникации.

В терминах сторителлинга узлы коммуникационной системы выглядят так: рассказчик – история – слушатель. Здесь история становится буферной зоной между восприятием объекта обсуждения рассказчиком и восприятием объекта обсуждения слушателем. Это помогает избежать прямого конфликта мнений об объекте обсуждения.

История сама является системным объектом, так как состоит из нескольких взаимосвязанных и взаимодополняющих элементов. Каждый из этих элементов, как правило, уже имеет что-то, что одинаково воспринимают как рассказчик, так и аудитория, ведь история создается из архетипов, или общих для всех ориентиров. Это позволяет легко встраивать историю в коммуникативную систему любой сложности и любого уровня конфликта мнений. А значит, будучи объектом обсуждения, история уже в самой себе несет потенциал к уравновешиванию конфликтных мнений. Плюс ко всему любая история несет эмоционально-энергетический заряд рассказчика, что увеличивает силу ее воздействия на аудиторию (история пронзительнее диаграмм). Из этого мы видим, что история – наилучшее средство коммуникации и имеет преимущество перед любыми другими (презентациями, тезисами, докладами, отчетами, диаграммами).

Всем радости!

Как в неизвестность за девятиэтажным домом прячется каждый день одна очень яркая звездочка, также в пустоту между герцами волновых колебаний звука прячется память

…об охоте героя…

О его страхе, вине и воздержании.

О войне, известной

Только ему одному.

О пути от страха к любви.

И о погоде…

История начинается со зрителя. Скажите, пожалуйста, с чего бы это?

Я как-то видел небольшой отрывок мастер-класса Аллы Демидовой для студентов театральных институтов. Она вошла в аудиторию, поздоровалась и сразу предложила желающим что-нибудь прочитать. Вызвался шустрый молодой человек, который очень «как артист» (с придыханиями и прочей ерундой) начал читать гумилевского «Жирафа». Товарищ был прерван на втором четверостишии.