У Кроуфорда еще одна неприятность: у них кончились яйца. Не иначе как все пожрали придурки в форме, которые, вместо того чтобы заниматься делом, шляются целыми днями по долбаным забегаловкам. Так и проебывают времечко полицейское.

Вечером повеселились в бильярдной. Играли по кругу, и я взял первое место, сломив сопротивление Леннокса и одержав победу со счетом 4-3. И это после проигранных двух первых партий! Этот хрен сразу загрустил и съебался. Не играй с большими, придурок, если не умеешь двигать кием. Леннокс точно не умеет, ни в бильярде, ни в чем-то другом.

И вот мы вываливаем на морозную улицу с дружбаном Блейдси. Это тот самый парень, который едет со мной в Амстердам. Я уже представляю, как мы с ним отрываемся. Легкий снежок. Я ловлю на ладонь снежинку и любуюсь ее совершенной формой сквозь застилающую мозги пивную пелену. Снежинка тает от тепла руки.

Снег начинает идти сильнее, и я тащу упирающегося Блейдси в вонючую пивнушку на Коугейт, настоящую дыру, имеющую, однако, лицензию на торговлю допоздна и забитую, как обычно, студентами и прочим сбродом. Топаю, сбивая с ботинок снег, и заказываю еще пару пива. Мы пристраиваемся за столиком, и я слышу, как рядом какой-то умник толкует о футболе, в частности

о Стронаке, который, мол, был хорош когда-то, а теперь его не хватает на все девяносто минут. Раздумывая об этом - кто же спорит, тут все ясно, - я краем глаза замечаю в шумной компании студентов какого-то раздолбая в джинсах и потертой, но чистой одежде. Тем не менее сопляки ловят каждое его слово, как будто это говно что-то собой представляет.

- А это не Артур Кормак? - спрашивает Блейдси. - Ну, тот парень, что читает стихи. Его еще называют богемным поэтом.

Я смотрю на него и презрительно усмехаюсь.

- Богемный поэт? Ты хоть знаешь, что это означает? Лично для меня он шваль.

- Ну, вообще-то он опубликовал поэтический сборник, который получил награду Художественного Совета.

- В этом вся суть тех, кого называют богемой. Хочешь услышать определение? Богемный поэт - это непросыхающий алкоголик, рвань, мудак, которому удалось убедить богатых придурков в том, что он интеллектуал. А на самом деле - шваль! И живет в ночлежке. Можешь называть его какими хочешь словами, но для меня он - шваль!

Смотрю на порхающих вокруг этого вонючего чучела в лохмотьях пташек и чувствую, что ненавижу его еще больше.

- Ну, не знаю... возможно, если бы он жил в Париже, на Левом Берегу или где-то в таком же месте, то его причисляли бы к богеме не только у нас, - бормочет Блейдси и, сняв очки, начинает протирать стекла салфеткой.

Один глаз у него видит хуже другого, а потому и одна линза куда толще.

- Ебаные лягушатники, да что они понимают? Шваль везде шваль. - Я показываю пальцем на старпера в лохмотьях. - Ты называешь это искусством? Я его слышал. Придурок мямлил что-то, нес какой-то бред, а его и слушать никто не хотел. И что, по-твоему, теперь это называется искусством? Или возьми того недоумка, который пишет, как он сам и его дружки принимали наркоту. Конечно, теперь он уже не колется, он живет на юге этой долбаной Франции или в другом подходящем месте и втюхивает пидерам-либералам свою блевотину. Мы, мол, настоящие художники. Хуежники, а не художники! - кричу я, глядя на мудака в джинсах и сгрудившихся вокруг него педиков.

Блейдси начинает нервничать.

- Эй, Брюс, может... может, пойдем куда-нибудь еще, а?

- Все, намек понял. Здесь воняет, как на помойке, - бросаю я, глядя на студента с негритосскими кудряшками и в тряпье, которое так любит напяливать богатенькая белая шпана. - Пойдем ко мне.

Мы оба едва держимся на ногах.

- А твоя жена не будет против?

- Нет, она сейчас у своей матери в Авиморе. Старушка не очень хорошо себя чувствует. Что-то с сердцем.

- О Боже... - Блейдси сочувственно смотрит на меня. При этом он становится похожим на собачонку из мультфильма... как ее там... Друпи, да, Друпи.

- Сама виновата, старая корова, - объясняю я. - Ты бы посмотрел, что они жрут. Масло, конфеты, шоколад... Да еще все жарят...

- Понимаю... понимаю... - говорит Блейдси, и по его тону ясно, что ни хрена он не понимает.

Как нос ни крути, а лучший психолог - это полицейский. Думаю о ее матери. Надо отдать старухе должное: жратвы у нее всегда хватало. А не хватало хорошего порева. Да, вот в чем проблема: никто ее толком не драл с тех самых пор, как откинулся ее старик. Для хорошей циркуляции крови нет лучше средства. Неудивительно, что у нее случилась закупорка сосуда. Кто ж виноват, что она была такая фригидная. Я сколько раз предупреждал Кэрол, что ее ждет то же самое, если она не добавит огоньку на постельном фронте.

Допиваем пиво и выходим. Я торможу тачку, мы садимся и отправляемся ко мне. Все в снегу, так что работы у недоумков из дорожной службы выше крыши. Мы, ребята из криминального отдела, всегда смотрим на них свысока, как на отстой. Таксист что-то лопочет, ошибочно полагая, что болтовней заслужит чаевые. Как бы не так! Только полный придурок даст эдинбургскому таксисту на чай. Извини, браток, но правила везде одни и тс же. Прежде чем выйти, я высыпаю мелочь ему на ладонь и начинаю отсчитывать ровно столько, сколько надо. Мудак неодобрительно кривит губы.

- Эй, Блейдси, найдешь два пенса? Две по два или четыре по одному. Это все, что мне надо.

- Здесь пять, - говорит Блейдси. Беру у него пятак, кладу водиле на ладонь и забираю один пенни. - Ну вот, теперь порядок, - бодро сообщаю я. - Три фунта шестьдесят пенсов.

- Большое спасибо.

- Не за что. Это вам большое спасибо.

Я ухмыляюсь. Таксист высыпает деньги в карман и отваливает. Я открываю калитку.

- Ты ничего не дал ему сверху? - спрашивает Блейдси.

- Я бы не дат ему и дерьма из-под ног.

- В Ложе есть парни-таксисты...

- Я это прекрасно знаю, брат Блейдси. Но если я и знаю кого-то из ихней шушеры, это еще не значит, что я им обязан. Правила везде одинаковы. Чаевые? Я не даю на чай таксистам. С какой стати? Пошли они...

В кухне я наливаю себе добрую порцию двенадцатилетнего «Шивас Ригал», а Блейдси лью из пластмассовой бутылки «Теско». Виски наш национальный напиток, так что разницы ему, англичанину, все рано не понять, к тому же он и так нализался. Я мог бы нассать в стакан - он бы и не поперхнулся.

Через некоторое время на лице Блейдси появляется грустное выражение.

- Тебе так повезло с женой, - жалобно тявкает он, - она у тебя такая понимающая.

Похоже, парень готов перейти к своим отношениям с тем куском мяса, на котором он женился в прошлом году. Ее зовут Банти. Он ее боготворит, эту корову: Банти то, Банти се. Она же, конечно, воспринимает моего приятеля Клиффорда Блейдса как последнее дерьмо. По своему опыту знаю, что если женщина так относится к мужу, значит, ей нужен хороший ебарь. Похоже, Блейдси в этом слабоват. Правила везде одинаковые.