— С какой стати? Я вполне с тобой согласен. Посиди немного, а я приберу в хижине.

Броуин поудобнее разместил на скамье свое избитое тело и стал смотреть на огонь. Скоро он задремал, и снилось ему, что он снова молод и состязается в беге с тремя великими атлетами. Пять долгих миль… Броуин прибежал девятым, но воспоминание о том, как бежал бок о бок с такими знаменитостями, до сих пор грело ему душу, подобно теплому домашнему очагу.

Когда он проснулся, дверь хижины была плотно закрыта. Две лампы, висевшие на чугунных крюках на стене напротив двери, горели ярко и весело, и по хижине плыл дразнящий аромат вареного мяса и пряностей. Броуин потянулся, сел — и тут же застонал, такой болью отозвалось избитое тело.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил молодой воин. Броуин огляделся и заморгал. Теперь в хижине царил идеальный порядок, и только сломанные полки напоминали о недавнем разгроме. Внутренне сжимаясь, Броуин обратился к своему дару и снова взглянул на душу молодого воина. С облегчением он увидел, что душа у того только одна. Как видно, подумал он, перенесенные побои помутили на время его рассудок. Душа Тарантио была чистой, светлой и нетронутой злом — насколько это вообще возможно у души смертного. Это всего лишь означает, печально заключил Броуин, что тьмы в его душе гораздо меньше, чем света.

— Меня зовут Броуин, — вслух ответил он. — И я чувствую себя получше. Добро пожаловать под мой кров, Тарантио.

— У тебя здесь славно, — заметил молодой воин. — Ты уж прости, но я позволил себе пошарить в твоих закромах. А еще я нашел поблизости немного дикого лука и сварил густую похлебку.

— Ты позаботился о коне?

— Конечно, — кивнул Тарантио. — Задал ему овса и привязал возле хижины.

Они молча поели, а потом Броуин снова заснул и проспал почти час. Проснувшись, он не на шутку смутился.

— Знаешь, — пояснил он, — со стариками такое случается. Мы то и дело подремываем.

— Сколько же тебе лет?

— Восемьдесят два. Что, не верится? В этом безумном мире какой-то строитель мостов дожил до восьмидесяти двух, а между тем молодые парни в расцвете сил мечами рубят друг друга на куски. Сколько тебе лет, Тарантио?

— Двадцать один. Но порой мне кажется, что все восемьдесят два.

— Ты странный юноша — не обижаешься, что я так о тебе говорю? — Тарантио с улыбкой покачал головой. — Того мерзавца ты прикончил мастерски — стало быть, привык убивать. И вместе с тем ты навел в моей хижине такой порядок, что заслужил бы похвалу моей незабвенной супруги — что, между прочим, было нелегко. И стряпаешь ты куда лучше, чем она — хотя вот это, увы, нетрудно. Эти люди испугались тебя. Ты знаменит?

— Таких, как они, испугать нетрудно, — негромко ответил Тарантио, — а репутация человека порой выглядит погрозней, чем ее хозяин. Совершить поступок — все равно что посадить желудь, а уж слухи и сплетни сами растят из него дуб.

— И все равно я хотел бы побольше узнать об этом «желуде».

— А я хотел бы побольше узнать о том, как строят мосты. И поскольку я твой гость, мое желание — закон.

— Тебя превосходно выучили, мальчик мой, — восхищенно проговорил Броуин. — Ты мне нравишься. И я все-таки кое-что знаю о твоем «желуде». Ты был учеником Сигеллуса-Мечника. Знаешь, я ведь знал его.

— Никто его по-настоящему не знал, — с грустью отозвался Тарантио.

Старик согласно кивнул.

— Да, он был очень скрытным человеком. Вы были друзьями?

— Да, наверное… на какое-то время. Ты бы отдохнул, Броуин. Во сне твои синяки быстрей залечатся.

— А ты будешь здесь, когда я проснусь?

— Буду.

В самый темный час ночи Тарантио сидел на полу у очага, привалившись спиной к сиденью скамьи. Стояла удивительная тишина, и так легко было поверить, что мир, который был ему знаком, мир войны и смерти, остался лишь смутным воспоминанием в истории человечества. Взгляд Тарантио лениво скользил по комнате, которую освещали только отблески пламени в очаге. Сейчас, когда Дейс спал, ничто здесь не напоминало о жестокости и убийствах — разве что мечи Тарантио, лежавшие на резном сосновом столе.

Старик просил его рассказать о желуде, из которого вырос дуб легенды о Тарантио, но самому Тарантио было не слишком-то приятно вспоминать эту историю. Кроме, пожалуй, тех нескольких восхитительных часов, которые он провел в объятиях Мириак.

— Никогда не поддавайся ненависти, — говорил ему Сигеллус. — Ненависть затмевает здравый рассудок. Оставайся спокоен в бою, что бы ни выделывал твой противник. Пойми, мальчик, если враг пытается разозлить тебя, то делает он это отнюдь не ради твоего блага. Ты меня слушаешь, Дейс?

— Он слушает, — заверил его Тарантио.

— Это хорошо.

Тарантио помнил, как ярко светило солнце в просторном замковом дворе, помнил, как сверкали клинки стальных учебных мечей. Сняв с лица защитную маску, он спросил у Сигеллуса:

— Почему Дейс намного сильней и проворней меня? Мы ведь управляем одним и тем же телом.

— Я много думал об этом, Чио. Это сложный вопрос. Много лет назад я учился на хирурга — покуда не понял, что мое призвание наносить, а не зашивать раны. Мускулы человека состоят из множества тончайших жил. Энергия, которую они тратят, расходуется мгновенно, поэтому они работают экономично — примерно по несколько сотен жил за раз. — Сигеллус поднял над головой меч. — Когда я делаю так, мои мускулы расходуют энергию по очереди. Отсюда и экономия. А вот Дейс, вероятно, потому, что получает больше адреналина, может заставить свои мускулы работать старательней, задействует для одного движения больше жил. Вот почему ты после драк Дейса всегда чувствуешь себя таким усталым. Проще говоря, он расходует куда больше энергии, чем ты.

Тарантио улыбнулся, вспомнив одетого в серое мечника. Глядя на догорающее в очаге пламя, он вспоминал свою первую встречу с Сигеллусом. Тогда, после гибели экипажа, Тарантио шел вдоль побережья, пока не добрался до корсарского города Лоретели — там он надеялся наняться на какой-нибудь торговый корабль. Мест, однако, не оказалось, и он целый месяц проработал батраком на ферме близ Лоретели, заработав несколько монет, которые теперь бренчали в его кошельке. Когда сбор урожая закончился, Тарантио вернулся в порт и ходил от корабля к кораблю, везде предлагая свои услуги. Увы, в море крейсировали военные флоты Герцогств, и порт Лоретели оказался заблокирован. Ни один корабль не смел выйти в море, а потому никто не нанимал матросов. Тарантио направлялся к последнему кораблю из тех, что были пришвартованы в гавани, когда увидел Сигеллуса. Мечник был, безусловно, пьян. Он раскачивался, словно матрос на палубе в штормовую погоду, и опирался на свою саблю, как на трость, чиркая по булыжникам ее острием. Перед ним стояли два щегольски одетых корсара — в облегающих штанах и рубашках из ярко-желтого шелка. Оба держали наготове кривые тесаки. Сигеллус был высокий, гибкий, с худым, чисто выбритым лицом. Голова его тоже была выбрита, только на макушке задиристо качалась одинокая прядь, словно плюмаж офицерского шлема. На нем был серый шелковый камзол, вышитый серебром, узкие серые штаны и длинные, выше колен, сапоги. Тарантио остановился, не сводя глаз с этой сцены. Корсары приготовились напасть, и наверняка пьяный прохожий стал бы для них легкой добычей. И тут Тарантио заметил — произошло кое-что любопытное. Пьяный вдруг перестал раскачиваться и застыл неподвижно, точно каменная статуя.