безрукавка, штаны в мгновение ока словно отправились в ломбард и перестали принадлежать Ба Иню. Те же, на кого вещей не хватило, остались недовольны и быстренько прошлись по карманам безрукавки и штанов, уже находившихся в чужих руках. В безрукавке нашлась связка монет, которую тут же поделили, а в карманах штанов обнаружили несколько пригоршней семечек, их тоже поделили. Заметив стоящего рядом Сисуя, люди и ему сунули немного семечек. Взяв семечки и глядя на Ба Иня, на котором остались только белая майка и цветастые трусы, мальчик испытал отвращение. Он бросил семечки и, плача, пошел прочь. Семечки рассыпались по телу Ба Иня, словно черные муравьи.

Золотой мальчик

Труп Ба Иня валялся на улице, при этом его раздели почти догола, такая смерть была воистину прискорбной. Те фуцзядяньцы, кто знал о домашних делах Ван Чуньшэня, думали, что его обида тем самым сгладится, поэтому при встрече твердили заискивающе: «Воистину, воздаяние его настигло еще при жизни». Ван Чуньшэнь хмурил брови и молчал. На самом деле сердце у него не радовалось. Когда Ба Инь умер, то о теле его позаботились полицейские. У Фэнь хотя и всплакнула, но, по ее словам, человек умер, что фитиль погас, если и дальше убиваться об утраченном огне, то всю оставшуюся жизнь проведешь во мраке. Опять же, она не знала ничего о том, где живет настоящая семья Ба Иня, сколько у него женщин и детей, где хранятся его сбережения. Если бы она занялась похоронами, а потом в один прекрасный день на пороге появились бы родственники Ба Иня с вопросами, то хлопот было б не миновать. В итоге из этих соображений У Фэнь даже не пошла взглянуть на умершего, а лишь купила погребальное платье и отправила с посыльным.

Из-за Ба Иня на сердце Ван Чуньшэня легла тяжесть, он и подумать не мог, что человек, который десять дней назад еще был здоров-здоровехонек, вдруг возьмет и помрет. Прежде внешность Ба Иня была ему неприятна, ведь обладатель крючковатого орлиного носа и вороватых мышиных глазок не мог быть добрым человеком. Но сейчас, стоило ему вспомнить лицо Ба Иня, как его охватывали невыразимая грусть и тоска. Ван Чуньшэнь стал презирать У Фэнь еще сильнее – за ее эгоизм и бессердечие, не случайно ей не суждено было иметь потомков. По его мнению, все жизненные силы Ба Иня были высосаны У Фэнь, только так простуда могла забрать у него жизнь.

На четвертый день после смерти Ба Иня заболела и У Фэнь. Сначала она жаловалась на головную боль и теснение в груди, потом ее заколотил озноб, появился кашель, наконец поднялась температура и начался горячечный бред. Ван Чуньшэнь подумал, что хотя на словах У Фэнь была жестока, но сердцем она все же была привязана к Ба Иню, иначе с чего бы ей следом за ним вдруг заболеть. Он полагал, что сердечной тоске лекарствами не поможешь, лишь сам человек может собрать свое разбитое сердце, поэтому он велел Цзинь Лань приготовить для заболевшей побольше каши с мандариновой кожурой и горохового отвара, смягчавших жар и лихорадку.

Увидев, что муж заботится об У Фэнь, Цзинь Лань испытала ревность. Она думала, что У Фэнь после смерти Ба Иня специально прикидывается больной, чтобы вызвать у мужа жалость и возродить супружеские чувства. А если так, то Цзинь Лань в будущем придется туго. Поэтому, подавая У Фэнь еду, Цзинь Лань недовольно бормотала что-то под нос и явно была не в настроении.

Когда в тот день на закате Цзинь Лань поставила кашу на столик перед У Фэнь и собиралась уже удалиться, та вдруг окликнула ее и слабым голосом прошептала: «Цзинь Лань, знаешь, что твоя сестрица больше всего ненавидит в этой жизни?»

Цзинь Лань замерла, а потом ответила: «Люди любят примерно одно и то же – деньги, вещи, вино и любовные утехи. А вот ненавидят каждый свое, очень разное, как же мне угадать-то».

У Фэнь горестно усмехнулась: «Сестрице твоей более всего ненавистно, что она не мужчина. Мужики – они как? На теле у них копье, они могут куда вздумается наносить удары – вот и не пропадают, а женщина – она что бумажный щит, стоит по нему ударить, как он с треском разлетается…» И, договорив, она зашлась в кашле.

Цзинь Лань никогда не доводилось слышать от У Фэнь таких разумных и интересных слов, в ответ она хихикнула, а потом ушла на кухню и специально для У Фэнь приготовила чашку лапши. Поздно вечером У Фэнь поела лапши, а на следующий день отправилась на встречу с духами. Глубокой ночью ее кашель усилился, дыхание участилось, а утром, едва лишь края неба окрасились зарей, У Фэнь стало рвать крупными сгустками крови, не прошло и часа, как жизнь ушла из нее, лицо умершей стало черным, словно уголь.

Когда на постоялом дворе случилась смерть, всех постояльцев из страха перед духом умершей сразу словно ветром унесло.

Ван Чуньшэнь и подумать не мог, что У Фэнь так быстро последует за Ба Инем, грусть не отпускала его. Согласно обычаю, покойника в доме держали три дня, но Ван Чуньшэнь решил ограничиться одним и на следующий же день устроить похороны. Мол, чем раньше отправить ее в последний путь, тем раньше она встретит там своего сердечного.

В этот день Ван Чуньшэнь не повел свою упряжку на Пристань или Новый город, а отправился в похоронную лавку Фуцзядяня. Для удобства перевозки гроба он распряг коляску с навесом для пассажиров и поставил вместо них длинные и низкие сани. Купив гроб, шелковый саван и бумажные фигурки коров и лошадей для ритуального сожжения, он тяжелым шагом пошел назад на постоялый двор. Из-за того, что снега на дороге было мало, сани двигались тяжело, черный конь тянул изо всех сил, его аж пот пробрал. Знакомые даже не решались поприветствовать Ван Чуньшэня, настолько несчастным он выглядел. При жизни его жена была с другим, а после смерти ему еще и хоронить ее! Однако Ван Чуньшэнь в те минуты вспоминал о том хорошем, что ему сделала У Фэнь. Как ни крути, а каждый год к концу осени жена не забывала справить для него удобную зимнюю одежду. Особенно же в два последних года, зная, что он водит коляску на улице и легко может застудить суставы, она не забывала добавить лишний слой ваты на локти куртки и колени штанов. Подумав о том, что больше никакая женщина не сошьет для него мягкую и теплую зимнюю одежду, Ван Чуньшэнь ощутил озноб.

Едва гроб завезли во двор, не дожидаясь, когда Ван Чуньшэнь найдет людей для его разгрузки, Цзинь Лань выскочила из кухни и, словно оценивая какую диковину, сделала круг вокруг гроба, постучала по крышке, а затем недовольно щелкнула языком: «Какое толстое дерево, наверняка взял самый дорогой!»

Не стоит тебе соперничать, коли помрешь, справлю такой же, подумал Ван Чуньшэнь.

Когда она схватила саван из черного шелка с узором в виде светло-желтых монет, то ее охватила еще большая зависть, и она упрекнула мужа: «Когда ты меня брал в жены, то и на свадьбу не покупал мне такого хорошего наряда».

Ван Чуньшэнь не сдержался: «Коли он тебе так нравится, то оставь себе и носи сама».

Цзинь Лань фыркнула: «Да кто ж захочет носить саван!»

«Ну тогда и не завидуй покойнице», – ответил муж.

Цзинь Лань высморкнулась в кулак, а затем словно ненароком вытерла руку о гроб и вкрадчиво попросила: «Другого мне не надо, но раз теперь у тебя осталась только я, давай переименуем постоялый двор в „Чунь лань“».

Ван Чуньшэнь вскипел: «Да кто тебе сказал, что ты у меня одна? Да у меня женщин, что воды в море!» Затем он ткнул в сопли на гробе и приказал: «Если не вытрешь, то я тебя внутрь уложу и похороню».

Цзинь Лань никогда не видала, чтобы муж так гневался, она струхнула и пробормотала: «Да я