Она подошла к кровати и вольготно раскинулась на ней.

– Поторопись.

Томас слышал, как она вздыхает и нетерпеливо ерзает на простынях. Он тщательно вымыл лицо и шею, и аромат этой женщины вытеснил запах предыдущей. Как же он докатился до этого – сын и брат графа?

Его лишили наследства, вот как. И ирония судьбы заключалась в том, что он, не отличавшийся пуританским поведением, был совершенно непричастен к тому греху, в котором его обвинил брат. Молодая супруга брата, новая графиня, стояла перед мужем, широко распахнув прекрасные глаза, и не сказала ничего, позволив Томасу взять на себя вину за ее распутство. Тогда он в последний раз, если не считать встреч с Джулией Лейтон, поступил по-джентльменски.

Он застыл, когда дверь в апартаменты открылась.

– Джонатан! – воскликнула Миллисент. – Ты вернулся!

– Разве в Париже считается преступлением, если муж приходит домой рано? – полюбопытствовал он, и Томас замер в ожидании: сейчас спросит жену, почему она лежит в постели обнаженной. – Ты ждала меня?

– Я только что приняла ванну, – сообщила она, – и собиралась ложиться спать.

– Тогда я присоединюсь к тебе. От меня пахнет розами?

Миллисент издала короткий нервный смешок.

– В Париже лето. Розы в цвету, – сказала она, подражая интонации Томаса.

Тот слышал шорох одежды лорда Карлайла, который быстро раздевался, глухое ворчание. Услышав ритмичный скрип кровати, Томас закатил глаза и приготовился ждать.

Он хорошо помнил ночь, когда брат распахнул дверь в его спальню и обнаружил там полураздетую Джоанну. Томас лежал в постели. Он только что проснулся, разбуженный ее приходом, но брат, естественно, заподозрил худшее. Он не стал ждать объяснений – не желал их. А Джоанна не произнесла ни слова. Томас вспомнил, как она на следующий день пришла к нему – со слезами на глазах – и купила его молчание своими сережками. На самом деле это были серьги его матери, а еще раньше они принадлежали его бабушке. Эдвард подарил ей их на свадьбу. Она могла и не беспокоиться. Он все равно бы промолчал – из соображений чести – но серьги почему-то взял.

Лорд Карлайл за ширмой глухо застонал, напомнив Томасу, что, по крайней мере в этот раз, он действительно виновен, хотя и не пойман. Пока.

Он огляделся по сторонам в поисках возможного укрытия и аккуратно застегнул рубашку. Здесь было много крючков для одежды, медная сидячая ванна и умывальный столик. Рядом с ванной лежало три куска жасминового мыла и стояла фарфоровая шкатулка. Томас несколько секунд внимательно смотрел на нее, и, покончив с пуговицами, открыл. Там было несколько украшений, в том числе пара простых сережек с гранатом и жемчугом. Он взял одну из них – прощальный сувенир. Она позволит ему заплатить за бутылку шампанского. Или две.

Держа фрак в руке, он на цыпочках вышел из-за ширмы. Седовласый лорд героически пыхтел над своей молодой женой. У него было большое красное родимое пятно на широкой спине. Увидев Томаса, женщина испуганно округлила глаза. Тот послал ей воздушный поцелуй, осторожно открыл дверь и выскользнул в коридор.

– Две сережки? И это все? К тому же они разные!

На следующее утро Томас неохотно открыл глаза и недовольно уставился на своего камердинера.

Патрик Донован сморщил нос.

– Ты провонял духами. Что это за цветок?

– Жасмин, – пробормотал Томас. – Или роза. Приготовь мне ванну.

– Непременно, – проворчал Донован. – И как можно быстрее.

– Ты можешь сломать сережки и продать только камни. На завтрак хватит.

– Опять хлеб, сыр и оливки? – Донован поморщился. – Мне не хватает полноценного английского завтрака. Бифштекс, бекон…

– Ну и отправляйся в Англию, – отрезал Томас.

– И оставить тебя здесь? Да тебя же сразу повесят за преступления, если, конечно, какой-нибудь обманутый муж раньше не всадит тебе пулю между глаз или между…

– Кажется, в этом месте я должен сказать, что ты значишь для меня намного больше, чем простой слуга? – Томас откинул простыни и сел, свесив ноги. Постельное белье определенно издавало резкий запах каких-то цветов. Ему не слишком нравились духи, в которых некоторые дамы, похоже, купались: роза, лаванда, ландыш, гардения, жасмин. По его мнению, искусственный запах был насмешкой и над цветком, и над дамой.

За исключением фиалок. Фиалковые духи пахли как сад после дождя. Их аромат был сладким, невинным, искушающим. Он потер глаза, стараясь не допустить даже мысли об одной женщине, которая благоухала фиалкой. Милая Джулия Лейтон была леди до кончиков ногтей. Теперь она, наверное, уже замужем, стала герцогиней и забыла о нем. Он мог бы побиться об заклад, что именно в это время она наслаждается настоящим английским завтраком. У него даже слюнки потекли – при мысли о женщине, а не о бифштексе.

Томас встал и направился к ванне, чтобы смыть с себя запахи обеих его несостоявшихся любовниц. Больше он не увидит этих женщин.

Он мылся, пока Донован услужливо готовил принадлежности для бритья. С серебряных ручек и кожаного футляра еще не стерлось изображение герба семьи Томаса. Он много раз закладывал их и снова выкупал, но так и не смог избавиться от них окончательно. Эти вещицы напоминали ему о днях, когда он и представить себе не мог, что докатится до такого существования.

Он тщательно побрился, а Донован в это время вынул камни из оправы и поднес к свету.

– Бриллиант хорош. Жемчуг тоже. Надо было брать две сережки.

– Против правил, – проговорил Томас, еще раз проведя бритвой по щеке.

– Против твоих правил, – недовольно буркнул Донован. – Нам нужно ожерелье или тиара, а лучше и то и другое, если ты хочешь положить этому конец.

– Все кончится, когда я так решу, – сказал Томас и зашипел, обнаружив, что порезался.

Донован протянул ему полотенце.

– Это ты всегда ищешь лучшей жизни, а не я. Ну ладно, я вернусь через час, поскольку торговаться здесь не из-за чего.

Томас оделся и подошел к открытому окну. Перед ним раскинулась панорама Парижа, который превозносили как самый великолепный город Европы, где есть все, что нужно человеку, если только он обладает деньгами, хитростью или правильными друзьями.

Он был хитер, иногда – при деньгах, а вот друзей, за исключением Донована, не завел. Он уже достаточно долго пробыл в Париже и не мог дождаться отъезда. Но куда отправиться? Проблема. Он не мог вернуться в Лондон, не интересовался путешествием по Европе, посещением курортных городов Германии. Да, он был бездомным, как дворняга.

Мимо проехала карета – копыта лошадей весело стучали по мостовой. Выпрыгнув из окна, он мог бы оказаться на крыше этого экипажа, одним ударом сбить с места кучера и дать деру. Доскакать до моря, сесть на первый пароход…

Он часто играл в такую игру. Мир расстилался перед ним как географическая карта: ткнул пальцем в любое место – и поехал. Но дело было в том, что теперь ему никуда не хотелось.