«Он нарушает закон. Совершает должностное преступление. Ради меня».

Я поставила на подлокотник кружку с горячими братскими пожеланиями и обула туфли. Молох снова занялся документами, но меня не покидало ощущение, что он лишь изображает кипучую деятельность, а в реальности внимательно прислушивается к каждому шороху.

«Что если его помощь не бескорыстна?»

Хотелось спросить прямо, но я не решалась. Склонилась над столом и подписала отчёт, не прочитав. Молох тут же убрал бумагу в верхний ящик.

— Мне жаль, что так вышло, — я старалась не думать о случившемся, иначе руки начинали трястись.

— Пейте лекарства и избавьте меня от вида очередной истерики. 

Что ж. Больше в кабинете начальника мне делать было нечего. Не без облегчения я закрыла за собой дверь и направилась по коридору, тёмному и пустынному в это время.

В сердце клубком свернулось дурное предчувствие. 

Спустя несколько дней я получила первую неприличную записку.

Цвета были тусклыми, звуки — приглушёнными, и он чётко осознавал, что спит и что образы, мелькающие в голове, на самом деле воспоминания.

Сверкающие молнии разбегались по небу бесшумно. Беспощадный, апокалиптический шторм заставлял море кипеть, но слышался, как гул из прижатой к уху ракушки, хотя в реальности — он это прекрасно помнил — от грохота волн сотрясались стены.

Ветер швырял в лицо солёные брызги. Молох стоял в окне и словно сквозь мутную плёнку видел, как на маяк обрушивается мощнейший водяной вал, а наверху, в световой камере, в блеске вращающегося фонаря, появляется знакомая тёмная фигура.

Смотрит в его сторону. Прямо на него.

«Поговорим, братишка?»

— Что ты, Смерть побери, устроил?! — В тот день Молох с трудом слышал себя за рёвом ветра, но во сне крик раздавался в абсолютной тишине.

Они стояли на смотровой площадке, и синие волосы Росса напоминали щупальца Кракена.

— Что устроил? — переспросил брат  и, оскалившись, развёл руки. — Конец света, как видишь.

Сильнейший удар сотряс маячную башню: гигантская волна разбилась о металлическое ограждение, и их обоих окатило водой. Молох едва удержался на ногах. Росса швырнуло в стекло фонарного отсека, и жнец захохотал, как в припадке.

— Все умрут, дорогой братец. Все! Но я знаю, как это остановить. И я скажу, как. Но сначала… сначала обещай выполнить мою просьбу.

* * *

— Значит, братец прикрыл тебя перед Советом? — поцокал языком Росс и подлил мне ещё абсента. — Занятно. Большинство считает его неподкупным, непоколебимым блюстителем порядка. Строгим и занудным моралистом. Но это всё, конечно же, маска.

Я поморщилась от горького вкуса полыни. Росс забрался с ногами на подоконник, я сидела рядом на полу, то и дело поднимая вверх пустой стакан. Сегодня у меня был законный выходной.

— Будешь моим напарником? — спросила я, уже изрядно выпившая. — Когда стажировка закончится. Ты говорил, что…

— У меня отобрали косу, — раздался стеклянный звон: Росс легонько ударил наполненным стаканом о верх моего. И пояснил, поймав  удивлённый взгляд: — Отстранили от полевой службы.

— Но… почему?

— Я едва не уничтожил Вселенную, — равнодушно пожал он плечами, а потом расхохотался, уронив на колени очки в зелёной оправе без стёкол. 

— Ну и шуточки. А серьёзно?

— Серьёзно. Не веришь — не верь. А как тебе такая причина: я мешал братцу заниматься различными грязными делишками?

В такое тоже верилось с трудом, и я позволила себе скептическое выражение. В ответ Росс наклонился и прошептал мне на ухо с подчёркнутой театральностью:

— Он не тот, кем кажется. 

Я поиграла бровями.

— И что же он такого ужасного делал? Убивал людей?

— Почти, — Росс снова наполнил мне стакан. Сегодня его рубашка была по цвету точь-в-точь как абсент, которого мы за вечер осушили уже вторую бутылку. — Злоупотреблял служебным положением. 

— Домогался подчинённых? — это была шутка, но смеха она не вызвала. Росс посмотрел мне в глаза пугающе серьёзно.

— Не подчинённых — клиентов.

Я закашлялась, подавившись абсентом.

— Ты имеешь в виду, что?..

 — Никто не знает об этом, кроме меня. Видишь эти татуировки? — он закатал джинсы: обе щиколотки обвивала вязь светящихся символов, словно под кожей текла горящая лава. — Молох меня подставил. Сделал так, чтобы у меня отобрали косу. Я не могу покинуть Крепость. Не могу воспользоваться никаким оружием. Братец постарался убедить всех, что я безумен. Теперь можно сколько угодно болтать о том, как он пользовался служебным положением — никто не поверит. Ты тоже не веришь — вижу по лицу.

Я почувствовала, как против воли трезвею и жадно присосалась к горлышку бутылки: хотелось и дальше качаться на мягких волнах расслабленности.

— Он не похож на чудовище, — сказала осторожно, боясь обидеть Росса.

— Так обычно и бывает, разве нет?

Алкоголь наполнял мои вены. Мешался с кровью, вытеснял её, заменяя жидким огнём. Я продолжала пить, стараясь сбежать от мыслей, погрузиться в спасительное беспамятство. Последние слова Росса доносились словно из глубины земли.

— Ты у него на крючке. За такое преступление тебя сошлют в ад. Надеюсь, ты ничего не подписывала?

«Подписывала», — хотелось ответить, но комната кружилась перед глазами, к горлу подкатывала тошнота, и я боялась, что, если открою рот, случится непоправимое. 

— Всегда читай документы, которые тебе дают.

Утром на подушке я обнаружила записку и, прочитав, на автомате потянулась к бутылке — не самый хороший способ решения проблем, но…

Господи…

Мне надо было снять напряжение. Мне это было необходимо! Я не знала, как в здравом уме осмыслить… осмыслить… такое...

В лицо плеснуло жаром. Руки задрожали, и я выронила проклятую бумажку на пол. Потом спешно подняла и перечитала написанное. Буквы расплывались перед глазами. 

Нет. Не может быть.

Я сминала в кулаке записку, ощущая, как бумажные края колят ладонь.

Вот — вот оно, доказательство того, что Росс был прав. Что его рассказы — не выдумка. Что под маской вежливого безразличия всё это время скрывалась расчётливая жестокость. 

А мне-то, дурочке, в поведении начальника мерещилась замаскированная забота. На самом же деле…

Всхлипнув, я прижала ладонь ко рту.

На самом же деле меня ловко и цинично заманивали в ловушку.