Я не понимала, к чему он клонит.

— Тебе здесь не нравится, — Молох нежно погладил мою ладонь большим пальцем. — Как бы мне хотелось привязать тебя к себе и не отпускать ни на шаг! Но любовь — это не когда ты слепо потакаешь своим желаниям, а когда жертвуешь ими ради другого человека. Знаешь, я просто расскажу тебе правду и буду надеяться, что последствия моего решения меня не убьют.

И он рассказал.

Теперь, когда я смотрела на Молоха, мне казалось, что в тёмной комнате я тянусь к выключателю настольной лампы и вот-вот зажгу свет. Но этого было недостаточно — ещё недостаточно, — чтобы превратить временный привал в конечную остановку. И я открыла дверь в кабинет Танатоса.

— Мне надо вам кое-что рассказать.

Магические ожоги на лице главы Совета преобразились в паутину белых рубцов. Взгляд жёлтых глаз проникал в самую душу, выворачивал наизнанку. Выслушав меня, Танатос устало потёр висок.

— Это же была твоя мечта — стать богиней смерти. Что изменилось?

— Ничего. Я просто узнала, каково быть жницей на самом деле.

За круглым окном шумели волны, кричали чайки — впервые за последние несколько месяцев. На краю стола, в стеклянной пепельнице, тлела сигарета. Заметив, куда обращён мой взгляд, Танатос хмыкнул и спрятал обличающую улику в стол.

 — Следует признать, — сказал он,— что для женщины, тем более для неприкаянной души, ты справлялась с работой жнеца… достойно.

Я заставила себя улыбнуться.

— И то, что ты во всём призналась, — продолжил он, — заслуживает уважения.

Я не ослышалась, и только что Танатос выразил мне своё одобрение? Как любил говорить Росс, должно быть,  солнце сегодня выглянет из-за туч.

— Я просто хочу найти свой дом. И он не здесь.

Говоря это, я чувствовала лёгкую печаль и ничего больше.  Ни злости на коварного убийцу, ни горечи расставания, ни страха перед неизвестным. Потрясение прошло и эмоции выжгло. Словно осознание собственной смерти даровало мне беспредельное спокойствие. Я простила себе всё, что могла простить: трусость, заблуждения, слабость — и отпустила грехи другим. Я была в конце пути и одновременно в его начале. И понимала: это гораздо, гораздо лучше, чем бесконечно топтаться на одном месте.

— Я пришла просить вас проводить меня в Орден.

Они сняли номер на втором этаже Ибельхеймской гостиницы, чтобы утром отправиться дальше, — куда именно, он не знал. Не успел составить план действий.

— Теперь ты отведёшь меня в голубые холмы? — спросила Альма, и он нахмурился:

— Голубые холмы?

— Там ведь живут урубы?

— Урубы?

— Да, такие как ты. Демоны.

Он посмотрел на неё недоуменно, и в полумраке глаза сверкнули зелёным колдовским пламенем.

— Такие как я? Но я не демон.

— Не демон? А кто же?

Он тяжело опустился на стул и провёл рукой по грязной столешнице, проложив в пыли чистую дорожку.

— Не знаю. Теперь уже не знаю. 

Повисло молчание, неловкое для Альмы, но незаметное для него. Когда он вынырнул из мыслей, девушка ещё стояла около кровати и растерянно комкала подол юбки.

— Ты устала. Не хочешь прилечь?

За секунду нерешительность на лице Альмы сменилась испугом, и он понял, о чём она подумала.

— Не волнуйся. Я тебя не трону. Теперь всё будет хорошо.

За мутным окном, наполовину закрытым фанерой, сгущалась ночь. Погас последний фонарь внизу у входа. Из темноты доносились редкие пьяные выкрики и ржание привязанных к столбам крыльца лошадей. 

— Я умею заклинать животных, —  сказала Альма, раздеваясь за деревянной ширмой. Платье измаралось, когда он  повалил её на землю, спасая от фургона, не успевшего затормозить. — Если будешь распускать руки, я заставлю таракана — а они здесь, уверена, есть — залезть тебе в ухо.

Он рассмеялся. Впервые за последние двадцать лет.

— Тебе не о чем беспокоиться.

— Я серьёзно.

— Я тоже. Считай меня своим ангелом-хранителем.

— Не знаю, кто это такие. Отвернись.

Он отвернулся и на всякий случай закрыл глаза: в оконном стекле могло мелькнуть отражение, а ему хотелось честно выполнить просьбу. Скрипнула отодвинутая деревянная ширма. Мимо, в сторону кровати, прошелестели шаги. Зашуршало поднятое одеяло.

Он отсчитал две минуты и позволил себе посмотреть на девушку. Та лежала к нему спиной, завёрнутая так, что не было видно даже волос.

— Почему-то у меня такое ощущение, — сказала Альма, когда он снова упал в свои мысли, — такое ощущение, будто… 

— Будто что?

Она вздохнула, зашевелилась в своём коконе и закончила, словно удивлённая:

— Будто я дома.

Он сидел на стуле, слушая, как постепенно выравнивается её дыхание, и улыбался той самой улыбкой, которая незаметна посторонним.

— Спи. Спи, Эст… Альма.

Когда снаружи стихли все голоса и шорохи, в оконное стекло постучали, а затем створка медленно отворилась. 

— Так-так-так, — сказал Росс. — Всё-таки решился.

Молох закатил глаза и подвинулся, пропустив его в комнату. И куда только исчезло привычное буйство цветов? Росса было не узнать. Он подстригся, покрасил волосы в скучный чёрный и стал похож на брата, как отражение в зеркале. 

Молох окинул изумлённым взглядом простые тёмные джинсы и бежевый свитер. Видимо, в демонстративном протесте пропала нужда.

— Спит? — спросил Росс, склонившись над Альмой и нежно погладив её по щеке. — Я же говорил, что Маир поможет найти реинкарнацию Эстер, но не забудь про условие: мать хочет её видеть. Ведьмы такие ведьмы.

— Я помню. Вряд ли она решит остаться в Болотах.

— А ты? Не собираешься возвращаться в Крепость? Танатос тебя ищет. 

— Пусть ищет, — Молох закрыл распахнутое окно и поправил фанеру в прогнившей раме. — Я достаточно потрудился жнецом. Хватит.

Росс радостно ухмыльнулся:

— Значит, не вернёшься. Подашься в бега. А как же: «Каждый должен оставаться на своём месте»?

— А я как раз на своём, — ответил Молох и посмотрел на спящую Альму.

Росс подошёл и нерешительно обнял его за плечи.

— Ты же понимаешь, Совет не оставит вас в покое. Но ты всегда можешь расчитывать на мою помощь, брат. 

Конец