ей говорит, неразборчиво, ласково. Как мне, когда я была маленькая и боялась гудения пылесоса. Тогда папа тоже обнимал и успокаивал, а я слов из-за шума не могла разобрать. Только интонации. Защиту и тепло.

Сейчас папа защищает маму.

– Мама! Папа! Я тут!

Кричу, а они не слышат. Иначе бы мама так не плакала, не скулила бы как Мелочь, когда ему на лапу наступают. Мелочь! Ну да, конечно!

Я зову его, сперва свистом, потом словами. Хлопаю себя по ноге. Типа сейчас гулять пойдём, давай, сунь голову в ошейник. Я даже сажусь на корточки. Чтобы он лучше слышал.

– Мелочь! Ко мне! Мелочь! А ну иди сюда, дурак ушастый!

Я цокаю, снова свищу… и он лает! Мне кажется, он лает в ответ! Как на посторонних за дверью, как на курьеров у лифта! Только сейчас – на меня.

– Мелочь, Мелочь!

Я зову, зову… Смотрю на стену. Будто надеюсь, что Мелочь сейчас её прорвёт, попадёт ко мне сюда!

Но нет!

– Ты что, ты что… Ну-ка давай ко мне! – зовёт его мама. – Ты чего дрожишь? Кто напугал?

– Муху увидел… – говорит папа.

Ух-ты, у них там мухи. Значит, там весна или вообще лето.

– Нет, он на мух по-другому. Этот ходит кто-то! Да? Ходит, собаку нашу пугает… – мама говорит ласково и как-то очень несчастно.

И наверняка подхватывает Мелочь с пола, чешет ему шею.

– Кто ходит? Где? У Вики в комнате, что ли? – это папа.

Мама, наверное, охает или меняет выражение лица. И папа говорит:

– Да муха это, муха. Всё. Пошли уже.

И звенит ключами.

– Мам! Пап!

Не услышали. Не догадались. Дверь захлопнулась. Шорох – Мелочь чешется.

Я опять его зову. По имени и свистом. Он лает. Раз, другой. А потом звуки меняются, будто перескакивают на другую волну.

«Следующая станция Новые Черёмушки. Будьте вежливы, уступайте места…»

– Катюнь, я в метро, плохо слышно. Ладно, я сейчас бабушке наберу, ага… блин, ты сама не найдёшь. Это в бабушкиной комнате.

– Коллеги, доброе утро! Жду всех в три часа у меня в кабинете!

Потом, кажется, на немецком, старушечий голос.

Потом бьют часы! И совсем незнакомая речь!

Голоса меняются! Будто за стеной проплывает весь земной шар, поворачивается к нам разными материками.

Стена… бок… Экран кажется теперь холодным. Он будто застывает у меня под пальцами. Как воск затушенной свечки. Здесь свечей больше, чем у нас, энергии городского экрана не хватает, а дополнительную купить тоже не все могут. Поэтому бывают свечки и печки. Я видела у Тай в квартире.

От экрана идёт бормотание, совсем неразборчиво, на непонятном языке. Монотонное, как молитва.

Мои мама и папа далеко.

Я глажу белую холодную стену.

Бормотание обрывается. Шум поезда. Дрожащая мелодия, кажется, это скрипка. Потом просто щелчки и постукивание, потом совсем тихо.

Пустая белая комната, холодная стена. Я стою на коленях, обнимаю эту стену обеими руками. Наверное, со стороны это красиво. С точки зрения зрителя. Например, Лария. Надо спросить, как ему это всё? Я нормально? Справилась? Или Экрану не понравилось, что я на него ору?

Я оборачиваюсь. Комната пуста. Давно Ларий ушёл? Я о нём вообще забыла. Резко вскакиваю. Голова кружится. Ноги затекли. Этот почти не больно, но я начинаю плакать.

Наверное, от всего сразу.

Плачу и иду по комнате, выхожу в коридор. Пусто.

– Эй! Отец Ларий! Вы здесь? Алло! Эй! Есть кто-нибудь? Георгий Анатольевич?

Тишина.

Белая пустая квартира. Входная дверь с этой стороны тоже белая. Я её не сразу могу найти. А когда нахожу, она не поддаётся. Я дёргаю ручку, пинаю обшивку, дверь теперь вообще ни разу не белая…

Закрыто!

Отлично, блин.

Меня заперли внутри экрана.

Я снова сижу у стены, на том же самом месте. Прислонилась щекой и смотрю, как по экрану пятна кружат. Медленные разноцветные пятна, как в лавовой лампе. Может, я сама в лампе? В ловушке или в укрытии?

Сперва мерцает и переливается та стена, у которой я сижу, потом соседняя, потом та, что напротив… Она загорается лиловым, а потом точно так же, лиловым, медленно загорается и гаснет потолок. А вот пол такой как раньше: старый крашеный паркет. И хорошо. По такому мерцающему мне было бы жутко идти. Но если что, я выбегу, не раздумывая, хоть по потолку. Было бы куда.

Я обошла всю квартиру. Порадовалась, что тут есть ванная комната. Воды попила. Умылась – это помогло сосредоточиться. Ещё раз прошлась по комнатам. Дверь закрыта, окна тоже. Они забиты гвоздями, так просто не открыть.

В ванной есть ножницы, можно попробовать ими окно расковырять.

А можно просто сидеть и ждать. Думать, куда делся Ларий. Он меня нарочно запер, как пленницу? Или он меня спрятал, в укрытие, от опасности? Или он вообще ничего такого не планировал, а случилось что-то непредвиденное и ему пришлось срочно уйти? Или его похитили? Может, Экраном засосало?

Почему он мне ничего не сказал? Поперёк белого экрана тянется теперь синяя узкая полоса. Она то дрожит, как провода на ветру, то идёт волнами… может, это такая письменность? Экран пробует со мной разговаривать? Сам, не чужими воспоминаниями.

Он что, живой?

Становится жутко.

Я снова выскакиваю в коридор. Снова дёргаю ручку входной двери.

– Помогите! Отец Ларий! Мама! Мамочка!

У меня за спиной раздаются звуки. Голоса, шуршание, аплодисменты, скрип двери, плеск воды.

Может, они там все оживают на стенах и потолке. Может, сейчас прорвутся сюда ко мне.

– Помогите!

Я дёргаю дверь. Давлю на неё изо всех сил. Ору.

Кажется, голоса и шум за стеной стихают. Пальто мешает дёргать дверь. Тяжёлое, жаркое. Я сбрасываю его на пол. Оно звякает тонким металлическим звуком.

Откуда? У пальто деревянные пуговицы, они не так стучат.

Я нагибаюсь. На полу лежит кружевной платочек с вышивкой. Подарок мамы Толли. Рядом с ним маленький блестящий ключик. Подарок Тай. Знак клана ключа. Я его всё время перекладываю из кармана в карман. Ношу в носовом платке, чтобы никто не догадался.

Но, может, этот ключ не просто знак клана? Да, он маленький, почти игрушечный. Но всё равно может что-нибудь открыть.

Я снова цепляюсь за дверную ручку. Только сейчас замечаю, что прямо в неё вделан замок, крошечный, в самый раз для моего ключа.

Хватаю ключик, боясь, что он сейчас выскользнет и пропадёт с концами. Подношу к скважине.

– Да нет же! – За моей спиной зашептал женский голос: – А ты всё получишь, ты только не плачь… Я тебе говорю, на счёт вот этого