Тянул.

Не сердце, но что-то иное, будто крючок, засевший в груди. И получалось, что крючок этот раздирал слабую плоть, причиняя почти невыносимую муку.

— …мне лишь хочется понять. Ты настолько ее любишь?

— Любил, — сдавленно произнес пан Белялинский. — Я очень ее любил…

— Раньше?

— Да.

— Что изменилось? — он не спешил.

Почему он помогает? Не проще было бы избавиться от ненужного свидетеля? Пан Белялинский не обманывался. Партнер? Такого партнера найти несложно… нет… и сантиментов гость не испытывал, а потому в добрую волю его верилось слабо.

— Я изменился. Она… мы… я больше не хочу… не стану… я перееду… тут… открою магазин…

— Похвальное желание, — крючок-таки выскользнул, и пальцы, которые — пан Белялинский осмелился подсмотреть, — были чисты. — Но к сожалению, ты мне еще нужен. Ты же понимаешь, что теперь я никак не могу отвлекаться на поиски нового партнера.

— Д-да…

— Замечательно, — он все же отер пальцы платком. — И позволь совет. Избавься от нее.

— От кого?

— Твоей жены.

— Как?

Гость пожал плечами и очень тихо произнес:

— Обычным путем… она ведь тоже женщина? Красивая для своего возраста женщина… так почему бы и нет?

Мысль ужаснула.

Оглушила.

И все-таки… все-таки не вызвала отторжения.

— Ее… — пан Белялинский облизал губы. — Ее станут искать.

— Пускай, — гость кривовато усмехнулся. — Не найдут… если, конечно, тебе не нужно, чтобы ее нашли… а так… скажи, что сбежала с любовником…

…объявить себя банкротом?

…нет, это чересчур… скорее уж признаться, что давно уж пребывает в затруднительном положении. Выставить дом на торги. Сколько б ни удалось выручить, а все пойдет кредиторам. Там, рассчитавшись, можно будет приобрести другое жилье, попроще… можно и комнату снять, в городе сие дешево. А ему много не надо…

Дочери, конечно… девочки вряд ли поверят в побег… или… если грамотно построить все… плохо, что он, сердечной слабостью обуянный, перестал понимать, что происходит в доме. Что им известно?

Вряд ли многое. Да и обе слишком рациональны, чтобы отправиться в полицию…

— Я… я пока не готов.

…это ведь Ганна. Не безвестная девица, которую, конечно, было жаль, но супруга. С ней он без малого три десятка лет прожил… две дочери… и она по сути своей неплохая женщина, просто запуталась.

И он запутался.

— Никто к такому не готов. Но сам посуди, разве ее небрежение вашим здоровьем не напоминает убийство? Не думаю, что ваши лекарства столь уж дороги. Более того, я знаю людей, готовых расстаться со всем, лишь бы дорогой им человек жил. От твой супруги этакой жертвенности не требовалось, но она оставила тебя без лекарств, прекрасно, полагаю, понимая, что для тебя в нынешней ситуации это почти приговор.

Он сложил платок и спрятал в боковом кармане.

— Обрадуй ее, что здесь тебе помогли… скажи, что теперь твое сердце выдержит еще пару лет… да, — ответил гость на молчаливый вопрос, — оно действительно выдержит еще пару лет, хотя я бы все же настоятельно рекомендовал принимать вам укрепляющую настойку. Но приступ больше грозить не будет… как думаете, обрадуется ваша супруга?

— К-конечно.

— Что ж… хорошо, если так… но возьми, — из кармана гостя появился камешек на веревке. — Носи у тела. Если нагреется, вас отравили…

— Что? Ганна никогда… Ганна…

Гость ответил печальной улыбкой, мол, хотел бы он разделять уверенность пана Белялинского, однако же сомнения не оставляют.

— Амулет одноразовый, но зато способен нейтрализовать почти любой яд. Или проклятье средней силы… да… — гость поднялся. — А теперь вынужден откланяться.

Он ушел.

И дверь не скрипела.

Он ушел, будто его и не было, осталась лишь тягучая боль в груди, холодный камень и растерянность. Ганна желала его смерти?

Нет, конечно, нет…

Вечером того же дня Себастьян, сердечно поприветствовав квартирную хозяйку, которая появлению его откровенно удивилась — неужто и вправду живым увидать не чаяла? — поднялся к себе. Он отворил окна и с наслаждением вдохнул сырой промозглый воздух.

Было хорошо.

Свободно.

Вот ведь… а там, на той стороне, он и не замечал, как давило… что давило? Все ведь было таким, почитай, как здесь. Город как город. Улочки там. Магазины. Ресторации. Гостиница, опять же вполне приличного свойства. Люди… и все одно, иначе.

Будто небо ниже.

Воздух плотней. И за каждый вдох воевать пришлось…

— Нагулялись? — раздался тихий голос.

Этак с них и вправду нервическое расстройство получишь. И главное, моментец подобрал душевный… подобрал и испоганил.

Себастьян окно закрыл.

— Извести желаете? — осведомился он найлюбезнейшим тоном. — Так есть способы попроще…

— Отчего ж извести? — тайник весьма удобно расположился в кресле. В любимом, между прочим, Себастьяновом кресле. Сидит себе, книжицу листает пальчиком, и вид при том имеет задуменный, мечтательный даже. — Зачем извести? Вы нам, княже, дороги безмерно…

— Как таракану тапки, — пробормотал Себастьян.

— Не сердитесь, — тайник книжицу закрыл. — Я понимаю ваше возмущение, оно оправдано, но и вы поймите… лучше уж я к вам, чем вы к нам…

В этом была толика истины.

— Отчет писать заставите?

— Хотелось бы… да, хотелось… — Лев Севастьяныч зажмурился. — Отчет вышестоящему начальству многие грехи с души подчиненной снимает…

— Это вы сейчас о чем?

— О том, что вашим прошлым все наше управление, уж простите, зачитывалось. Очень познавательно… а уж некоторые особо героические моменты…

— Медаль вручите.

— Всенепременно, — пообещал Лев Севастьяныч. — У вас, однако, талант, князь… талант…

— Я за себя рад.

Лев Севастьяныч махнул рукой.

— Вы не стесняйтесь. Переодеться хотели с дороги? Ванну принять?

— А вы мне спинку потрете?

— Если родина попросит…

Себастьян дернул плечом, очень надеясь, что родина все же об этаком просить не станет. И вообще, какое дело ей, родине, до Себастьяновой спины, если разобраться? А помыться хотелось. И чем дальше, тем больше. Вдруг показалось, что он весь, от макушки до пят и от пят до макушки покрыт не то пылью, не то грязью, но чем-то тяжелым, плотным. И если это нечто не отскоблить, оно присохнет к коже намертво.