Хотя она не марала ручек, даже когда вместо дворца была треть комнаты в общежитии.

Скоблидюк отлынивала от дежурств и в вузовскую пору, и в школьную. Не из-за аллергии на бытовую химию и не потому, что вёдра с водой были тяжёлыми (о, эти смешные отмазки неудачниц!), а исключительно во имя самоуважения. Что-то надраивать, чистить, оттирать было для неё немыслимо. Наклониться, чтобы помыть пол или поднять бумажку, брошенную мимо урны? Спасибо, нет. Бить земные поклоны – удел слабых.

Если кончалась чистая посуда, она или использовала одноразовую, или дожидалась, пока соседки помоют свои тарелки, и бесцеремонно их брала. Теперь, живя в одиночестве, она возводила настоящую вавилонскую башню в кухонной раковине.

Посудомоечная машина не оправдала возложенных на неё ожиданий (инструкция гласила, что ставить туда можно только чистые предметы!), домработница же приходила не чаще раза в неделю – уж настолько хватало музейного бюджета.

Если бы меценаты щедрее жертвовали на культуру, не приходилось бы шесть дней из семи созерцать антихудожественную груду веджвудского фарфора с присохшими попками от огурцов и три-четыре дня держать дверь на кухню плотно закрытой, чтобы вонь разлагающихся рыбьих хвостов не нарушала со вкусом выстроенный баланс люксовых ароматизаторов для дома. Когда уже люди начнут по-настоящему ценить прекрасное – вместо охов-вздохов вкладываться материально?!

После вечера в фешенебельной Витькиной квартире утро в баре казалось особенно унылым. Маша приобрела это заведение совсем недавно, но оно уже успело разочаровать.

Рабочие очистили стены от декораторских фантазий предыдущего владельца – разнокалиберной лепнины, фресок, мозаик – да так и ушли, бросив ремонт на середине. Стены остались изуродованными. Сверху поминутно падали сухие каменные крошки; в белом океане потолка открывались всё новые и новые острова. Пол покрылся таким толстым слоем пыли, что от каждого шага пыхало облачко и оседало на обуви, приглушая её цвет.

Маша неподвижно стояла посреди строительного мусора, уперев руки в бока и представляла роскошные козетки, канапе, жардиньерки, ломберные столики, а также множество зеркал в пышных завитках золочёных листьев. Эту нехилую обстановочку она свистнула из детской книжки, сборника сказок Шарля Перро. Почти всё принадлежало сёстрам Золушки, но Маше казалось, что она воссоздаёт в голове стиль Людовика Надцатого.

Хотелось быть королевой, ведь роль хозяйки средненького бара состоит всего из несколько реплик – с ней перебрасываются словечком разбойники, когда собираются на дело, или осведомляются о вакансиях беглые принцессы.

Например, в театре юного зрителя харчевней управляет бывшая Лисичка-Сестричка. Всего лишь сезон назад, когда она облизывалась на Колобка, на неё облизывались все сидящие в зале мужчины. Сегодня к ней равнодушен даже томимый скукой дедушка вышеупомянутого юного зрителя, который за время пьесы успевает до мельчайших подробностей изучить каждый клочок целлофана в бутафорской реке и каждую складку занавеса (закрывайся уже).

Куда веселее быть благородной держательницей популярного салона. Воображению это было подвластно, однако реальность.. ну.. не поспевала.. точнее, вообще в другую сторону шла, не оглядываясь на Машины капризы.

Великолепный план незаметно оброс хипстерскими креслами с близлежащих помоек. Кирпичное лицо подвала исказил испуг. Простое, изрытое оспинами, оно не таило внутренних переживаний – вся анатомия на виду, все провода, все трубы. Да прикройте их хотя бы слоем штукатурки!

Маша отвернулась к столу, где лежал блокнот с расчётами. Мда, ситуацию спасёт либо крупное финансовое вливание, либо чудо. Раздался стук. Явилось первое или второе?

– Я всего лишь художник, – улыбнулся бледный юноша.

Войдя, он от волнения продолжал сжимать дверную ручку и сразу почуял, что застенчивые люди Машу нервируют. Она захлопнула дверь, скрежетнула по цементному полу железными ножками стула, в грубоватой манере приглашая сесть.

Он не сел. Предпочёл положить на единственную чистую поверхность папку формата А3 со своим портфолио.

– Я институт культуры заканчивал, а потом ещё школу акварели Сергея Андрияки. Работы того периода сильно отличаются. Можете посмотреть в конце, если желаете. Специально их держу отдельно, потому что моего стиля в них ноль.

Маша нервно перелистывала зарисовки сценок, понятных только автору, и портреты никому не известных людей. Он бы хоть фотки рядом поместил, чтоб было ясно, насколько похоже получилось! Зачем вообще такое надо? Придётся послать его восвояси.

– Жаль потраченного времени, – процедила Маша.

– Ничего страшного, – развёл руками художник, почему-то решив, будто она перед ним извиняется за отнятые минуты.

Заказчица укоризненно зыркнула на него.

Альбом подходил к концу. Последними пошли сочные натюрморты: пышные букеты пионов в расписных вазах, старинные фолианты, дохлые фазаны, полупрозрачные виноградинки без единого изъяна.

– Ну вот же! – воскликнула Маша с такой гордостью, будто они принадлежали её кисти.

Теперь вместо мутных знакомых юноши на неё смотрели белыми глазами гипсовые бюсты. Они служили моделями для стольких живописцев, что она точно знала, как их правильно изображать.

То же с плодово-овощными этюдами – определить схожесть акварельной моркови и настоящей способен всякий, кто хоть раз в жизни видел её a la naturel в гастрономе или в кухонной раковине отмывал от земли складки на её теле.

Картины фотографически точно воспроизводили реальность, только прибавляли яркости цветам и глянца фарфору. Тонким, как пыль, слоем каждую из них покрывал налёт пошлости.

– Скопируйте мне одну вещь, – задумчиво произнесла Маша.

Она будто бы оценивала, справится ли художник с задачей. Будто бы давала ему шанс попробовать свои силы. Лицо излучало равнодушие. Затылок напрягся – а если он догадается попросить оплату за тестовое задание?

Не догадался. Взялся. Спросил только:

– Когда вернуть?

– А я не разрешала выносить картину, – улыбнулась Маша.

– Но здесь никаких условий!

– Сейчас расчистим местечко.

Юноша обречённо наблюдал, как хозяйка заведения убирает со стола ворох плёнки, смахивает известковый снежок, преследует какое-то насекомое. Он долго не решался остановить её, только безмолвно поднял ладонь, как святой на иконе. Деловитая Маша в рабочей рубахе с закатанными рукавами не обратила на это ни малейшего внимания, и ему пришлось вслух выразить свои сомнения:

– Тут света нет совсем.

Действительно, солнце проникало в подвал через единственное окошко, в котором время от времени мелькали ноги прохожих.

– Неужели всё настолько критично?

Дырка-геморрой. Поначалу разглядывать туфли, кеды, ботинки, мопсов казалось увлекательным занятием. Или просто хотелось, чтобы так казалось. Когда перебираешь миллион вариантов помещения для бара, в миллион первом недостатков стараешься не замечать. Но стоит поставить последнюю подпись на договоре купли-продажи, как звук воды из сломанного крана начинает бесить, соседняя лавочка оказывается наркопритоном, а забавное мельтешение теней превращается в театр ужаса.