Малярша кивнула, и тощий высокий хвостик из уничтоженных перекисью волос метнулся из стороны в сторону, как телевизионная антенна под порывом сильнейшего ветра. Метнулся, покачался и затих, едва подрагивая в такт движения жующих челюстей стокилограммовой сиротинушки.

– Дело у меня к тебе, Татьяна.

Малярша наконец проглотила какой-то недо-жеванный комок и выдала вопрос, заполненный чесночным колбасным духом:

– Какое?

Но в квартиру не пропустила.

– Да вот, с батюшкой твоим Петром Авдееви чем договаривалась… Кстати, прими соболезнования, царствие небесное Петру Авдеевичу, хороший мужик был…Хвостик-антенна метался, обозначая знаки препинания, Танька доставала языком застрявший между зубов ошметок колбасы.

– О чем договаривались-то, баба Надя?

– Так вот подставку для лампы он мне обещал продать. Мы с ним еще в шестидесятом лампы вместе покупали, моя упала, подставка раскололась, а у него, говорил, где-то такая же завалялась… Черненькая такая, может, помнишь?

Но Танька уже практически не вслушивалась, поскольку магическое слово «продать» было произнесено в начале речи. Татьяна Петровна отступала в глубь квартиры, освобождая дорогу.

Темень узкой прихожей была густо приправлена запахом подгоревшей яичницы. Татьяна втянула живот, пропустила бабу Надю мимо себя и выглянула на площадку, прислушиваясь так, словно разговор велся не о покупке бесполезной лампы, а о продаже слитка золота. Оглядела лестницу и только после этого захлопнула дверь.

– Проходи, баб Надь. Только не прибрано у меня… Володька на работе, детей только что в школу выпихнула…

Мужа Володю Татьяна привезла себе из Клинского района, куда ездила с профтехучилищем на уборку моркови. Влюбилась в кудрявого тракториста и взяла с собой на московскую жилплощадь.

Сейчас семья работала на стройках – Володька всяческую экскаваторную технику освоил, – говорят, неплохо зарабатывал, но новой мебелью в квартире не пахло. Только подгоревшей яичницей и осыпающейся с потолка штукатуркой, поскольку жадна была Татьяна невероятно. И по причине скаредности все завтрашним днем жила. Копила.

Вот только спрашивается: зачем? Когда половицы под ногами ходят, как зубы от пародонтоза…

Татьяна провела гостью в комнату отца. Уставила одну руку в пышный бок, другой сделала круговой жест:

– Ищи. Где эта лампа. – И с горечью добавила: – Вот говорила ему: зачем тебе ремонт? Зачем? Все равно скоро съезжать… А он заладил одно: надо, надо, обои совсем ветхие. – И вздохнула прерывисто: – Вот, доремонтировался.

Дом Зубовых обещали пустить под снос уже лет двадцать. И все это время Татьяна Петровна жила на чемоданах. Уже двое детей на этих чемоданах выросли! А она все ждет и копит, ждет и копит…

И судя по тому, в каком состоянии находятся стены в прихожей – ужас, чернота одна, еще строителями называются! – Петр Авдеевич устал от серого уныния и разорился на дешевые обои в скупой цветочек.

А может, и не разорился, так как это вряд ли. Обои наверняка строительная семейка где-то притырила…

– А сами-то чего с Володькой не помогли? – оглядывая убогую инвалидскую комнатушку, про бурчала Надежда Прохоровна.

Татьяна Петровна выпучила глаза.

А были они у нее изумительные. Выразительно крупные, чуть навыкате и блестели замечательно – как новые оловянные ложки.

Жаль, что выражать таким глазам нечего. Кроме жадности да глупости…

– Дак есть нам время?! Володька на двух работах, я как проклятая пашу – и дом на мне, и халтуры!.. А он тут пристал: поклейте да поклейте…

– Бесплатно? – вставила между прочим Надежда Прохоровна.

Татьяна смутилась.

– А я и у себя не клею! – окрысилась. – Все равно съезжать! А обои мы ему принесли, вот!

– Ну ладно, Таня. Ты поищи, где лампа.

Татьяна рухнула на колени и, виляя полной задницей, устремилась под высокую кровать на сетке.

– Вот, – бормотала, – если только здесь. В шкафах-то я все проверила, там только тряпки.

«В шкафах» звучало громко. Единственный трехстворчатый шифоньер с поцарапанными дверцами наверняка давно и качественно обшарили в поисках возможного наследства.

Татьяна выудила из-под кровати внушительный деревянный короб, разверзла его пасть и загремела железяками:

– Так, это не то. Это не то… А это что? Не то.

Копалась долго. Рачительный батюшка ненужные приборы и предметы разбирал на части и скрупулезно трамбовал слоями.

– Нет ничего, – разродилась наконец с неподражаемым огорчением и понуро села перед коробом на попу. – Баб Надь, а дорогая хоть подставка-то была?

– На сто рублей сговорились.

– А-а-а, – заунывно протянула жадина и на карачках побежала к тумбе под телевизором «Рекорд». – Может, тут упрятал?

– Да вроде бы он говорил, что в гараже она, – «припоминая», проговорила баба Надя.

Татьяна кряхтя поднялась с колен и суетливо забегала оловянными глазками.

– В гараже? – переспросила тихо, как будто чиновники из муниципалитета, пришедшие отнимать родной гараж, уже стояли под дверью.

– Сходи, Таня, посмотри. Я тебе сто пятьдесят рублей дам, уж больно к старой лампе привыкла.

Борьба между жадностью и нежеланием привлекать внимание к незаконной недвижимости происходила недолго.

– Сто пятьдесят?

– Ну, двести!

– Пойдем. Татьяна повернулась к гостье широкой спиной и отправилась в свою комнату менять ночную рубашку и халат на джинсы и свитер.

По дороге к незаконной недвижимости Татьяна, обрадованная перспективой легко заработать двести рэ, разоткровенничалась:

– Я этот гараж сдавать хочу. Отец уже и нанимателя нашел, – пыхтела на ходу, и глаза-ложки – а может, даже черпаки – оживленно посверкивали. – Вроде под склад какой-то. Деньги, они, баба Надя, никогда лишними не будут…

– А кому сдавать? – вроде бы безразлично поинтересовалась бабушка Губкина.

– А кавказцам каким-то. Они уже у Смирновых склад организовали… А я что – хуже?

Если бы не исключительная полосатая шапочка, мелькнувшая на фоне гаражной стены, Софью Тихоновну Надежда Прохоровна не узнала б ни за что. Великоватые Клавдиины сапоги изменили походку, горделивая посадка шеи упряталась под горб заскорузлого плащика…

Надежда Прохоровна опустила руку вниз вдоль тела и сделала товарке незаметный знак ладонью. Мол, уходи, не попадайся на глаза…

Софья Тихоновна посмотрела на подружку с каким-то первобытным ужасом, попыталась объяснить что-то глазами, но та, повторив жест, так дернула подбородком, что Софу буквально сдуло за гаражи.

Прятаться на этой плешивой местности было категорически негде. Только в углу, образованном стойкой и планкой гигантской буквы «Г».