— Во всяком случае, не из-за вас, — разуверила ее Рене. — Ею не очень у нас довольны. Леон, наверное, подыщет ей что-нибудь подходящее; он хорошо относится к персоналу.

— Вопреки тому, что рассказывал вчера! — не поверила ей Чармиэн.

— Он только шутит — Леон любит шуточки.

Рене окинула оценивающим взглядом девушку в постели — волосы Чармиэн красиво струились по плечам, кудряшки — вокруг щек; глаза, все еще в тенях от усталости, казались громадными на бледном лице; края ночной рубашки приоткрывали тонкие очертания шеи и груди.

— Вам сегодня надо ехать? — спросила она.

— Увы, — отвечала Чармиэн, откусывая круассан, — голову мне приклонить некуда, а отпуск кончается.

На ее лицо набежала тень при мысли о — ждавшем ее в понедельник магазине, маленьком домике в пригороде, где она делит с сестрой тесную комнатку. Ее родители, главным желанием которых было удачно выдать дочерей замуж, не в состоянии были понять мечты девушки поехать в Париж. Невольно она вздохнула.

— Вы могли бы остаться здесь на некоторое время, — нерешительно предложила Рене, — мне бы хотелось иметь вас рядом, Англичан тут мало. Леон полагает, что мог бы использовать вас в салоне, — тут сердце Чармиэн так и подпрыгнуло, — но он пока думает как. Показ коллекции завершен, через месяц салон закроется, и наступит мертвый сезон. А мы собираемся в «««Шатовьё»»» — это за городом. Там у нас чудесно. — Лицо ее просветлело.

— То есть после вашего отпуска я могла бы вернуться? — задумалась Чармиэн.

— А вам и не надо уезжать. У меня для вас есть маленькое предложение, если вы не слишком щепетильны. Девушка, которая присматривает за малюткой Жаком уходит. Вы имеете опыт общения с детьми?

— Не особенно много.

— Ну, тут главное — иметь здравый смысл. Остальному вы научитесь быстро: менять ему одежду и кормить. И еще вам придется гулять с ним каждый день, если вы не будете возражать.

— Возражать? — воскликнула Чармиэн. — Да с удовольствием, и вообще я люблю детей. И я знаю, как менять им одежду, — у меня есть маленькие племянницы. Так, мадам, вы говорите…

Она стремительно потянулась и чуть не опрокинула столик, который удержала Рене. Остаться в Париже и не возвращаться к своей нудной службе — да за это она готова была мести улицы, если б Рене ей это предложила.

— Пожалуйста, зовите меня по имени, — предложила хозяйка. — Мы с Леоном составили этот маленький план ночью. Вы станете присматривать за Жаком и сможете поехать с нами в ««Шатовьё»». Мы вас снабдим карманными деньгами, а потом вы сможете начать работу в салоне. У вас ведь, как я поняла, иностранный паспорт. Так что Леон должен получить для вас разрешение.

— Это просто подарок судьбы! — воскликнула Чармиэн.

— Ну, не совсем так, — предостерегла ее Рене. — Жак похож на своего отца — или все, или ничего; вы еще убедитесь, это очень требовательный малыш.

Но Чармиэн так не показалось. Жак был самый покладистый ребенок, окруженный всеобщей любовью и, кроме того, как положено в его возрасте, проводивший три четверти жизни во сне. Глаза его как раз начали темнеть, под стать темным волосикам на голове, а на губах играла шаловливая улыбка. Чармиэн практически в одиночку заботилась о нем, так как мать нередко отлучалась по делам. Они с мужем часто бывали на встречах и приемах — как и у большинства французов, приглашать гостей домой было не принято.

Дом вела опытная домоправительница, родом из деревни, которая не терпела вмешательства в свои дела, особенно в кухне. Сначала она отнеслась к Чармиэн недоверчиво, но по мере успехов девушки во французском и убедившись, что эта юная особа не посягает на ее права, стала услаждать ее болтовней по вечерам. Она рассказала Чармиэн о ее предшественнице, которая, кажется, была пренеприятной особой с замашками диктатора. Пришлось пожаловаться Рене, и та, хоть и англичанка и манекенщица, живо все устроила как надо. Мариэтта не всякую женщину подпустила бы к Леону, которого она обожала с детства.

— Не одобряю я этих моделей, — говорила она попросту, — расфуфырятся как павлины. Вот, — она ткнула в гулькающего ребенка, которого Чармиэн держала на руках, — вот для чего созданы женщины.

Чармиэн с сомнением покачала головой. Не то чтобы ей не хотелось со временем иметь семью, просто вначале ведь надо было найти мужа — такого мужа, как… Нет, такого, как Алекс, ей не найти никогда.

Леон объявил, что устроит ее на курсы обучения после отпуска.

— Ваша осанка, дитя мое, еще не вполне идеальна, хотя у вас хорошая фигура и привлекательная внешность. Как только вас подготовят, вы попробуйтесь в качестве манекенщицы.

Она принялась с жаром его благодарить, он лишь посмеивался над ее энтузиазмом:

— Ну, довольно. Попозже ваш пыл, может быть, угаснет. Такая жизнь изнуряет. Моя жена это испытала. С началом работы на младенцев времени у вас не останется.

У Чармиэн сжалось сердце — ей было бы жаль расставаться с малюткой Жаком и гостеприимным домом Себастьенов, где с ней обходились как с членом семьи, но, разумеется, она понимала, что не могла жить с ними вечно.

Салон закрылся на период отпусков, и семейство переехало в «Шатовьё» — просторный дом из серого камня с двориком и зубчатыми башенками по углам. В одной из них жила мать Леона — тоже англичанка, как рассказывала Рене, увлекавшаяся садоводством, повсюду были плоды ее трудов: всевозможных оттенков розы, гвоздики, лилии и лаванда, заросли душистою горошка и прочие душистые растения росли поодиночке и купно. Мадам Себастьен-старшая не любила регулярных французских садов с аккуратно подстриженными клумбами и деревьями, скучающими по садовым ножницам.

Внизу протекала речка, окруженная ивами, а к дому вела аллея, обсаженная ломбардскими тополями. Вокруг не было оживленных дорог, и место было тихое и уединенное.

На этом прекрасном фоне жизнь Чармиэн была довольно скучной. Теперь у Рене не было светских обязанностей, а у Жака появилась преданная бабушка, и Чармиэн была предоставлена сама себе. Она встречалась с семьей лишь за столом — пожилая дама много времени проводила у себя, а Рене и Леона, относившихся к ней очень дружелюбно, девушка не считала возможным беспокоить во время их короткого совместного отпуска. Они были поглощены друг другом, а Чармиэн чувствовала себя одиноко. Рене советовала ей расслабиться и отдохнуть, воспользовавшись моментом, перед грядущей тяжелой работой, но девушка не находила себе места, ею все больше овладевало нетерпение. Она совершала долгие прогулки, но в послеполуденную пору становилось очень жарко, и тогда она усаживалась на речке в зеленой прохладе и, наблюдая за отражением солнечных бликов в воде, предавалась мечтам об Александросе Димитриу.

Ужасное завершение того вечера стерлось из памяти, но остались два образа, запечатленные четко и ярко, — красавца грека и его дамы-блондинки. В старом журнале она наткнулась на статью о мадам Петерсен. Она считалась законодательницей моды в Париже, имела домик в Швеции, а зимы всегда проводила во французской столице. Чармиэн стало интересно, как закончилась их бурная ссора. Возможно, они помирились и спасаясь от августовской жары, уехали куда-нибудь на север. Со смешанным чувством боли и радости представляла она их то в сосновых лесах, то купающимися в прохладных озерах — она ощущала себя столь далекой от них, что даже не могла ревновать по-настоящему; просто восхищалась ими, как божествами — прекрасными и недоступными. Как-то в конце дня она открыла громадный шкаф, служивший ей гардеробом, чтобы выбрать платье к ужину, и наткнулась на «Грёзу», сиявшую в пластиковом чехле. Здесь лежали все ее пожитки, поскольку она не собиралась возвращаться на Садовую улицу. Чармиэн ласково погладила платье — только оно напоминает теперь о том сказочном вечере.