Вопрос о том, какая же из двух взаимоисключающих версий о событиях в Угличе правдива, вот уже более 400 лет остается открытым. И к выводам следственной комиссии у исследователей возникает много вопросов. Во-первых, как уверяют специалисты по судебно-медицинской экспертизе, человек в припадке эпилепсии никак не может перерезать себе горло, поскольку мышцы эпилептика сводит судорогой. Во-вторых, если о землю царевича «било долго», то почему никто не поспешил к ребенку на помощь? В-третьих, давно замечено, что показания опрошенных следственной комиссией свидетелей удивительно однообразны: возникает ощущение, что люди старательно воспроизводили один и тот же, в разной степени заученный, текст.

Есть еще некоторые соображения, которые, кажется, позволяют усилить подозрения в адрес Бориса Годунова. В следственном деле о гибели царевича Дмитрия имя Бориса Фёдоровича не упоминается ни разу. Жители Углича словно по волшебству забыли о слухах, приписывающих правителю намерение извести царевича Дмитрия. Расправа над Битяговским, бесспорным человеком Годунова, в следственном деле интерпретирована как результат личного конфликта между ним и Михаилом Нагим. Солидарное молчание угличан о подозрениях в адрес Бориса Годунова или о недоброжелательстве Нагих к нему (каковое было широко известно, и не только в Угличе) производит странное впечатление.

Усиливает подозрения против Бориса Годунова и слишком «удачное» совпадение смерти царевича Дмитрия с набегом крымского хана Гази-Гирея II на русские земли, в ходе которого татарские отряды в последний раз сумели прорваться непосредственно к Москве. Позднее враги Годунова утверждали, что сам набег был спровоцирован Борисом Фёдоровичем именно с целью отвлечь русских людей от гибели Дмитрия Угличского. Татары подошли к Москве 4 июля 1591 г., через полтора месяца после смерти царевича. Однако к моменту гибели Дмитрия Ивановича известие о набеге татар уже было широко известно в стране. Проводились масштабные мероприятия по организации отпора неприятелю. В частности, в упомянутом выше следственном деле мотив ссоры между Нагим и Битяговским связывается именно с подготовкой отражения татарского набега: Битяговский требовал у Нагого 50 человек «посохи» (так называли пешее ополчение, выполнявшее во время боевых операций вспомогательные функции, преимущественно военно-инженерного характера). «Посоха» была нужна для строительства передвижной крепости – гуляй-города (посредством которого крымский хан и был позднее отогнан от Москвы). Нагой своих людей в «посоху» не отдал, что и стало причиной его ссоры с дьяком Битяговским: «А велел… убити Михайло Нагой Михайла Битяговсково и с сыном по недружбе: многажды с ним бранивался про осударево дело, и в тот день с ним бранился о посохе, что велел… с них взять посохи пятьдесят человек, под город под гуляй, и он… посохи не дал».

Следовательно, в день, когда был убит царевич Дмитрий, в стране уже активно шла подготовка к войне с Крымским ханством. Это позволяло надеяться на то, что угличские события будут заслонены более масштабными происшествиями. Что особенно интересно, официальная весть о набеге крымского хана на русские земли была доставлена в Москву только 10 июня 1591 г., почти через месяц после смерти Дмитрия Ивановича. Иначе говоря, опасность нападения татар на Московское государство стала реальной намного позже, чем правительство Бориса Годунова приступило к подготовке его отражения. Как мы еще увидим, «крымскую карту» Борис Годунов вторично разыграет в 1598 г., в тяжелый для него момент борьбы за престол. При желании в этом можно усматривать «авторский почерк» Годунова. Опять же при желании можно видеть в сходстве обстоятельств, сопровождавших два переломных момента в жизни Бориса Фёдоровича, только достойное удивления совпадение.

Нельзя не упомянуть еще одного удивительного совпадения. По данным разрядной книги 1475–1605 гг., за день до смерти царевича Дмитрия, 14 мая 1591 г., в Москве случился большой пожар. Вспыхнув на Арбате сразу в четырех местах, пламя уничтожило часть города до самой Неглинной. «Новый летописец», составленный около 1630 г., относит этот пожар к июню: «Загорелось в Чертолье, и выгорел Белый город весь от Чертольских ворот по самую Неглинную; не только дворы, но и в церквях каменных все сгорело». Надо полагать, что более точны сведения разрядной книги, которая, кроме того, сообщает нам и о том, что пожар случился не сам по себе: «Зажгли Москву на Орбате, у Ивана Милославского колымажной двор». Позднее современники увидят в этом событии злую волю Бориса Годунова. Немецкий наемник Конрад Буссов, в частности, писал, что «правитель подкупил… нескольких поджигателей, которые подожгли главный город Москву во многих местах, так что на обоих берегах реки Неглинной сгорело несколько тысяч дворов, а сделано это было с той целью, чтобы одна беда перекрыла другую, и каждый больше скорбел бы о собственном несчастье, нежели о смерти царевича». Немцу вторит греческий эмигрант, архиепископ Арсений Елассонский: «В том же году сгорела большая часть Москвы, при содействии боярина Бориса, как говорили многие. В том же году, при содействии боярина Бориса, как говорили многие, явился на Москву хан татарский ради беспокойства царя и всего народа, дабы не было расследования о смерти брата его Димитрия». Голландский купец Исаак Масса также передает информацию о том, что Москву поджигали по распоряжению Бориса Годунова, который «приказывал поджигать Москву в разных местах, и так три или четыре раза, и каждый раз сгорало более 200 домов, и все поджигатели были подкуплены Борисом».

На четвертый день после разыгравшейся в Угличе трагедии, 19 мая 1591 г., в город приехала присланная из Москвы следственная комиссия, состав которой сам по себе дает любопытную информацию для размышления. Главой комиссии официально являлся митрополит Крутицкий Геласий. Этот человек, показания которого во многом определили вынесение в Москве вердикта о невольном самоубийстве царевича Дмитрия, оставался в своем чине до смерти, последовавшей в 1601 г. Сказать что-либо определенное о его политических пристрастиях мы не можем. Равным образом нейтральной фигурой в составе следственной комиссии выглядит Елизарий Вылузгин, дьяк Поместного приказа. Он определенно пользовался доверием Бориса Годунова, поскольку во главе этого ключевого ведомства находился бессменно 18 лет – с 1584 г. до самой своей кончины в 1602 г.

Что же касается окольничего Андрея Петровича Клешнина, то его современники не без оснований считали креатурой Бориса Годунова. К тому моменту Борис Годунов и Андрей Клешнин были близко знакомы никак не менее 15 лет. В 1575/76 г., когда Борис вместе с матерью подарил Троицкому Ипатьевскому монастырю одну из своих костромских вотчин, послухом (т. е. свидетелем) при оформлении дарения был именно Андрей Клешнин. В начале царствования Фёдора Ивановича Клешнин, бывший «ближней думы дворянином», поднялся на более высокую ступень в придворной иерархии, получив чин окольничего. Многие современники именно ему и приписывали организацию убийства царевича Дмитрия по заданию Бориса Годунова. Интересно, что и через полвека после угличской трагедии родственники Андрея Клешнина были вынуждены отводить обвинения в том, что их родич виновен в смерти царевича Дмитрия: «Будто дед наш точен (т. е. виновен. – Д. Л.) кровь государя царевича блаженные памяти князя Дмитрея Ивановича всеа Русии, и будто умыслом деда нашего кровь крестьянская лилась». И, что интересно, внуки Клешнина, заявившего в 1591 г., что царевич зарезал себя сам, через полвека не сомневались в том, что в Угличе имело место убийство, а не несчастный случай: «И про то… вестно тебе, государю, и всему государству, хто убил государя царевича, и от чево кровь лилась». Андрей Клешнин оставался в чести у Бориса Годунова до своей смерти в 1599 г., успев перед тем побывать дворецким у царицы Марии Григорьевны Годуновой.