— Конечно, Линочка, взнуздывай! Ты, как всегда, прекрасно выглядишь…

— А ты, дорогая, совсем опустилась: одета черт-те во что, за кожей не следишь и прическа — полный отстой. Как тебя только Зарубин терпит?

Какой она была, такой и осталась: высокомерной стервой! Вынудила меня оправдываться — дескать, это я в данный момент не в форме, а обычно белая и пушистая, как тополиный пух. И дочка у меня — умница и красавица, на факультете социологии успешно учится. Линка скептично оттопырила нижнюю губу, давая понять, насколько ее не колышут чужие дети.

— А Зарубин чем занимается?

— Сегодня уехал на рыбалку.

— На рыбалку? Рыбалка — это хорошо, — задумчиво проронила она и продолжила утолять праздное любопытство: — Сонька, а почему ты не толстеешь? Фитнесом занимаешься?

— Что ты? Когда мне?.. Без фитнеса забот хватает! Работаю с девяти до шести, и дом целиком на мне. Ленчик ведь абсолютно не помогает:..

Машина остановилась возле того же злополучного светофора, где меня чуть не задавила фурия Мирошник. Я схватилась за ручку — подмывало выбраться из машины и дунуть по направлению к дому не прощаясь. Но это было бы верхом невежливости, потому что Лина, надувая щеки от важности, вещала:

— Естественно, зачем ему тебе помогать? К чему вообще самим корячиться? Для этого существуют домработницы!

Раздатчица добрых советов постучала длиннейшими наращенными ногтями по ободу руля. Изумительный бриллиант в кольце полыхнул разноцветными лучами — длинными, тонкими и острыми, как лазер. Я зачарованно уставилась на него, не сразу отреагировав на ее вопрос:

— Померанцева, почему бы тебе ни пригласить меня в гости, не показать, как ты живешь? Сто лет ведь не виделись!

И еще бы сто лет не видеться, подумала я и проявила малодушие, замешанное на любезности:

— Я приглашаю, с удовольствием, но… ты знаешь, у меня не убрано, я еще не успела…

— Это мелочи! КамАЗы грязи не боятся!

Пришлось показать дорогу. Когда она припарковала авто возле моего подъезда, я вновь извинилась за скромность обстановки, ругая себя на чем свет стоит.

— Скромность украшает человека, как внушали нам в совке, — смешливо фыркнула Линка. — И ты поверила!

Маргаритка открыла в неглиже — не ждала посторонних. Ойкнула и поспешно улизнула в свою комнату. Однако от меня не укрылось то обстоятельство, что дочь явно переусердствовала с макияжем, прибавившим годков пять — семь к ее реальному возрасту. Глаза от черноты теней и туши запали, румяна на густо напудренном лице выделялись лихорадочными пятнами, а губы лоснились от блеска, будто мой ребенок только что глодал жирный окорок.

Мирошник бесцеремонно толкнула дверь в ее комнату:

— А чего ты убежала? Давай знакомиться! Меня зовут Элина Владиславовна, я подруга твоей матери.

Лучше бы разулась и не цокала своими шпильками, чем соваться к раздетой девочке!.. Смущенная Ритка, прикрывшись халатиком, ответила, что ей очень приятно познакомиться, но мне была заметна ее растерянность перед вызывающе-экстравагантной теткой. На фоне нашей далеко не шикарной квартиры Линкин лоск, кажется, удвоился, усилился и воздействовал прямо-таки угнетающе. Мирошник не вникала в нюансы чужих переживаний — словно натасканная ищейка помчалась дальше рыскать по углам. Заглянула всюду — даже в ванную, где на полу валялись скомканные мокрые трусы и носки Ленчика. Трудно ему было спрятать грязное белье в корзину… Сморщив нос, Элина ткнула трусы острым, иглоподобным носком босоножки и сообщила, что, по ее мнению, присутствие мужчины в доме выдает специфический запах псины. Слащавым голоском пропела фразу из романса Вертинского: «Она не знала, что даже розы от мороза пахнут псиной…»

Зря старалась. На меня ее дешевое кокетство произвело обратное впечатление. С чего бы прожженной, немало пожившей бабе вещать тоном маленькой блондинки, юной институтки?! Она смолоду-то не отличалась целомудрием… Я не растерялась, тоже ответила стихами — суровой, горестной строчкой из Блока: «Я сам в ненастье пахну псиной и шерсть лижу перед огнем…» Кстати, на самом деле, в моем доме ничем, кроме качественной парфюмерии, не пахло — уходя, Ленчик оставил приятный шлейф рафинированного табака и тонизирующего зеленого чая.

— А сколько лет вы женаты с Зарубиным?

— Двадцать. Точнее, скоро уже двадцать один.

— Кошмар! Столько не живут, — закатила глаза Линка, усаживаясь на единственный стул в кухне — любимое место Ленчика.

— А сколько ты прожила с Аркадием? — Я произнесла заветное имя, и сердце кольнуло, как в юности, всякий раз, когда сталкивалась с Гольдиным. Случалось это довольно часто — ради удовольствия посидеть с ним рядом, в одной аудитории, я посещала факультатив по современной зарубежной литературе. Напрягала, заставляла скрипеть от надсады свои слабые мозги, читая на языке оригинала романы Джека Керуака и Джона Апдайка, в то время еще не переведенные на русский. Зубрила мудреные литературоведческие термины, вступала в полемику, а он… все равно меня игнорировал. Напрасно мучилась старушка в высоковольтных проводах!.. Это если судить с лапидарных позиций. Но в действительности любовь никогда не бывает напрасной, а знания — излишними, они развивают… Сейчас-то я понимаю, что самое интересное в жизни — это саморазвитие… А Линка и не догадывается, как ей повезло… даже не предполагает, что мы были соперницами…

Она в изумлении приподняла свои выщипанные, подрисованные коричневым карандашом брови:

— С Аркашкой, с этим ничтожеством?! Нашла о ком вспомнить!

— Не скажи… Гольдин был очень одаренным, незаурядным парнем.

— И со своей незаурядностью трех с половиной копеек заработать не мог! Зато вечно весь в претензиях, весь в обидах — общество его недооценило, жена ему «браво» не кричала.

Вот если бы Аркаша взял меня в жены, я бы ему непрерывно кричала «браво»!.. Подумаешь, претензии. У кого их нет? Пожалуй, лишь у амеб и инфузорий, у простейших микроорганизмов… Я вспылила:

— И он абсолютно прав! Общество всегда гнобило личностей, выделявшихся из серой массы, — людей с интеллектом и с тонкой душевной организацией. Но близкие-то должны проявлять толерантность, должны их поддерживать.

— Лично я ничего никому не должна! — отчеканила Мирошник. — Остынь, Померанцева: где тонко, там и рвется. Душевная организация Гольдина давным-давно надорвалась!.. Он свалил в Израиль и там окончательно деградировал. Заделался обыкновенным кондовым алконавтом, что, казалось бы, нетипично для евреев.

— Мам, почему вы так шумите? Прямо стены трясутся, — встряла осмелевшая принарядившаяся Рита. — Мы сегодня будем ужинать или как?

— Или как, — сердито бросила я, будто дочка повинна в несправедливости мироустройства. В незадачливой судьбе прекрасного принца Аркадия Гольдина… Мне было тошно, муторно, а мои руки сновали сами по себе, расстилая полотняные салфетки, выкладывая на них приборы. В центр стола они поставили фарфоровый салатник. Чиркнули спичкой, поджигая конфорку, и плюхнули на нее сковороду с отбивными. Привычные манипуляции несколько успокоили никудышные нервы, но, как оказалось, ненадолго. Потому что красноволосая гарпия опять завелась по поводу Аркаши: