Что же ты творишь со мной, чертов больной ублюдок? Со мной, с собой, с нами всеми? Зачем ты смотришь на меня, а не на свою невесту? Почему я вижу в твоих глазах такое же желание коснуться, какое сжигает меня?

— Рада знакомству, мисс Паппини. Бонни, — я на автомате собезьянничала тон Кея и протянула руку больному ублюдку.

В этот момент я ненавидела этикет, ведь мне придется как-то пережить это прикосновение и не позволить себе ни заплакать, ни обнять его… ничего. Ни-че-го! Только вежливая улыбка, подобающая леди при встрече с другом семьи.

И в то же время я была благодарна чертову этикету за это краткое касание. Хоть миг, но быть близко, ощущать тепло его дыхание, нежность его губ…

Нет, не тепло. Это был ожог. Пальцев, сердца, мозга. Вспышка вне времени и пространства. Невесомость — и ожидание неизбежного падения.

Всего лишь касание его губ к моим пальцам. Боже, почему я не могу не любить его?! Почему?..

Он задержал мою руку на две секунды дольше, чем было необходимо. Мне даже успело показаться, что он сейчас что-то скажет… или сделает… или просто притянет меня к себе — привычно, жадно, нежно… и скажет такое правильное: «ti amo, madonna»…

— Бонни много о вас рассказывал, леди Говард, — оборвал болезненно-сладкое наваждение грудной голос Клаудии.

Она злилась и боялась, но старательно этого не показывала. Пожалуй, не будь я писателем, то есть чертовски наблюдательной заразой, я бы поверила в ее безмятежность.

— Можете называть меня по имени, Клаудиа. Друзья Бонни — наши друзья.

В мою безмятежность она тоже не поверила. И не надо. Мне пофиг, что она знает: я хочу ее убить. Здесь. Сейчас. И посмотреть, как ее труп полетит с сорок седьмого этажа на асфальт.

Разумеется, она мило улыбнулась и поблагодарила. Разумеется, Кей тоже позволил называть себя по имени: Ирвин, просто Ирвин, это же Америка. Разумеется, мы чинно уселись за стол и завели чинную беседу — о турне, об успехе Бонни, о любви Ирвина к искусству, о нашей великолепной свадьбе…

— Мы с Клаудией собираемся пожениться после Рождества, — наконец, прозвучало то, ради чего Бонни нас позвал. — Вы же приедете на свадьбу? Я хочу, чтобы ты был моим шафером.

Бонни принципиально не называл Кея по имени, которым тот был крещен. Вообще не называл по имени. А я принципиально не смотрела на него, лишь скользила взглядом мимо, все больше на сервировку стола и мисс Паппини.

— Благодарю. Конечно же, мы с Розой приедем, если только врачи не запретят ей перелеты, — и, поймав вопросительный взгляд селедки, пояснил: — Скоро нас будет трое.

— О, мои поздравления! — похоже, селедка облегченно выдохнула: с ее точки зрения, беременная леди не должна претендовать на Бонни.

Ага. Сейчас. Держи карман шире. Даже если я хочу убить Бонни Джеральда, это все равно значит, что тебе он не достанется!

— Ты разве не сказал Клаудии, caro mio?

Я нежно коснулась руки Кея, но посмотрела при этом на Бонни и произнесла «caro mio» с такими же интонациями, как на дне рождения Кея. Собственно, я только там и тогда называла Бонни так. И он это прекрасно помнил. Лучше, чем прекрасно, если верить на миг раздувшимся ноздрям и блеснувшим глазам. Я же медленно скользнула взглядом ниже, еще ниже… Не обязательно было видеть сквозь стол, чтобы знать точно: у Бонни встало. Я отлично знаю, что значит его участившееся дыхание и чуть прикрытые веки. Крохотные изменения, едва уловимые взглядом — и ясные, как надпись метровыми буквами, для меня.

— К слову не пришлось, — голос Бонни стал чуть жестче: переигрывает в попытке скрыть возбуждение.

— О, конечно, у вас есть куда более интересные темы для обсуждения, — я медленно улыбнулась, не отрывая взгляда от Бонни. — Вы ведь прекрасно знаете друг друга, раз собираетесь пожениться, не так ли, Клаудиа?

— Разумеется, мы доверяем друг другу, — селедка словно невзначай коснулась руки Бонни.

Не в первый раз. И — только она касалась его, не наоборот. Сам он не проявлял к Клаудии нежности и желания, лишь официально-показную заботу. Отвратительная игра. Будь на его месте любой из его артистов, выгнал бы с матюками и велел идти в школу, учить азы актерского. Но великому режиссеру можно.

Или великий режиссер хочет показать нам вовсе не любовь к Клаудии?

О, нет. Я не буду об этом думать, а то додумаюсь бог знает до чего. К примеру, до того, что этот чертов ужин — мольба о спасении.

— О да, главное в крепких отношениях — это доверие, не так ли, Бонни? — сказал Кей фразу, которую сказала бы я, если бы не отвлеклась на неуместные домыслы.

— Ты прав…

Я чувствовала, он чуть не добавил привычное «Британия», он даже почти искренне улыбнулся… почти улыбнулся… словно на миг почувствовал себя комфортно рядом с теми, кого любит и кому доверяет. Но тут же осекся и закрылся. Чертов придурок. Зачем ты мучаешь нас и себя? Скажи уже: все кончено. Сними чертово кольцо. Будь мужчиной, в конце концов!.. Или ты, Кей, хоть ты — расставь точки над «i», скажи ему!..

Но нет. Кей слишком сильно его любит и ни за что не сделает больно. Смешно звучит после того, как я видела Бонни на коленях у его ног, да? Слышала, как Бонни кричит под плетью? Касалась искусанных губ и рубцов на его коже…

Нет. Боже, о чем я опять думаю? Зачем снова представляю их вместе? Дура, какая же я дура! И какой же Бонни козел! Он не может не понимать, каково сейчас Кею. И не может снова прикинуться, что между ними лишь настоящая мужская дружба, ничего больше. Такого совершенства в самообмане не достиг даже Бонни Джеральд!

— Я должен был сразу сказать вам, что мы с Клау собираемся пожениться. Я сожалею, что так неловко получилось.

Слова извинений давались ему тяжело и звучали неискренне. То есть он сожалел — да, без сомнения. Ему было стыдно — опять да. Должен был — да, сто раз да. Должен был хотя бы позвонить, объяснить, что с ним происходит. Откуда такая внезапность? А главное, какого черта он всего месяц назад… всего месяц… нет. Только не разреветься от обиды. Я — леди. Леди не плачут, когда их бросает любовник. Леди улыбаются и желают ему счастья.

— Очень неловко, — холодно кивнул Кей и накрыл ладонью мою руку.

На несколько мгновений повисло молчание. Неловкое, напряженное, благословенное молчание, давшее мне возможность вздохнуть и взять себя в руки. Все же у меня нет двадцати поколений аристократических предков, и покерфейс дается мне не так легко и естественно, как Кею.

— Видимо, это была безумная страсть, — я так же холодно улыбнулась Клаудии и скользнула взглядом по ее великолепному декольте.

О да. Она определенно красивее меня. Ярче. Моложе. Фигуристее. Настоящая итальянка с огромными томными глазами, полными губами и высокими скулами, с гривой натуральных смоляных кудрей — как у Бонни, если бы он позволял им расти ниже лопаток. И голос у нее был именно таким, о каком я мечтала: богатое грудное контральто. Вот только Бонни не касается ее. Не бросает взгляды украдкой. Не продолжает ее фраз. Не улыбается одновременно с ней каким-то своим — их общим! — мыслям.