У меня нет никакой нравственной позиции в вопросе о «сексуальном приключении» – ведь мы сегодня стремимся не выглядеть высоконравственными, – потому что я не понимаю, какое отношение имеет к этому нравственность. Я ничего не имею против такого секса. Садизм и мазохизм меня не шокируют, если это нравится всем и все готовы причинять боль другим или терпеть боль самим. Но, как я уже говорил, мне недостает воображения. Как бухгалтер, а теперь «доктор компании»[2], я не обладаю богатым воображением. Я слишком обыкновенный. Наряжаться и воплощать в жизнь фантазии кажется мне гротеском, но думать о таких фантазиях – это меня не шокирует и не смущает. Это вызывает у меня смех. Врачи и пациенты, наставники и школьницы, монахини и священники, притворное изнасилование – продолжать нет необходимости. Хотя я не думаю, что Айвор и Хиби занимались чем-то подобным, у них были похожие вкусы, и когда я об этом думаю, мой смех становится смущенным. Вероятно, правда в том, что если бы пара мужчин бросила девушку на кровать и оставила ждать моего появления – нет, мое слабое воображение пасует именно на этом месте.

Выходные, которые мы проводили в Монкс Крейвери, были лучшим временем в нашей жизни в те первые годы. Сельская местность красива, но не слишком живописна, а что касается нашего коттеджа, то таких тысячи по всей Англии: соломенная крыша, дубовая входная дверь, по бокам кусты жасмина или розы, деревянные потолки, жалюзи на окнах, изогнутая лестница, кухня, через нее можно попасть в ванную комнату. Но разве есть в мире дом более удобный, чем английский деревенский коттедж? Для нашего блаженного счастья было достаточно задернуть шторы и разжечь камин. Нам даже не надо было наводить там порядок. В будние дни, в наше отсутствие, убирать приходила Пегги, а ее муж, Боб, ухаживал за садом. Мы покупали еду в супермаркете по дороге в деревню, а в субботу утром один из нас отправлялся в Грейт Кейвери за газетой. Обычно мы совершали долгие прогулки в субботу после обеда и, конечно, брали с собой Надин, неся ее по очереди. Правда, в тот май эта роль доставалась преимущественно мне – моя дочь сильно подросла и потяжелела.

Есть много типов матерей, но всего два типа отцов: одержимые или равнодушные. Толстой мог бы начать роман этими словами вместо сомнительного высказывания о счастливых и несчастных семьях. Я принадлежу к одержимым, и мне повезло, что все мои дети родились здоровыми, красивыми и растут сильными. Иногда я жалею, что не верю в бога – и в то, что душа имеет вес в граммах, и в возраст, когда мы встречаемся в раю, – тогда бы я мог кого-то благодарить за это. Но я не верю, поэтому благодарю Айрис и мои хорошие гены, такая благодарность порадовала бы Ричарда Докинза[3].

Я с нетерпением ждал те субботние прогулки. Ведь я должен был нести Надин – если это не звучит слишком сентиментально, и даже если звучит, – прижимая дочь к сердцу. Я чувствовал, что могу так шагать бесконечно, по зеленым тропинкам, любуясь первыми цветами примул и живописными зелеными изгородями. Иногда я перебрасывался словом с Айрис, дыша свежим, чистым воздухом и ощущая сквозь ткань тепло Надин. Моя дочь в основном спала, но когда она просыпалась, то с интересом наблюдала за миром круглыми умными глазками, и когда я смотрел на нее сверху, она одаривала меня очаровательной улыбкой. Мы проходили половину маршрута, и я всегда неохотно поворачивал обратно. Айрис дразнила меня этим, смеялась и говорила, что если я не могу расстаться с дочерью, она не станет возражать против того, чтобы я искупал ее сегодня вечером или посидел у ее кроватки, пока Надин не уснет.

Но в ту субботу, хотя день был ясный, мы не пошли гулять. Утром я поехал в Грейт Кейвери позже обычного, потому что мы долго валялись в постели, и купил одну из так называемых толстых газет. Я взглянул на нее, когда снова сел в машину, и бросил на пассажирское сиденье. Через всю первую страницу шли крупные буквы заголовка «Ужасная авария помешала попытке похищения», а под ним – снимок одной из автомобильных катастроф, на котором ничего невозможно понять сразу, но когда присмотришься внимательнее, то можно заметить нечто, напоминающее разбитую фару или разорванную покрышку, лежащую среди обрывков металла. Я тогда не стал рассматривать эту фотографию. Я поехал назад к коттеджу и положил газету на кухонный стол перед Айрис, которая ела тост с джемом, держа на коленях Надин.

Некоторые листают газеты, пробегая глазами лишь те статьи, которые их интересуют; другие не спешат, вчитываются в каждое слово. Я принадлежу к первой категории, хотя обычно обращаю внимание на финансовую колонку, но Айрис из тех, кто вчитывается. Если бы я первым взял газету, то сомневаюсь, что стал бы останавливаться на статье о неудачном похищении и аварии; мы бы отправились на прогулку, пригласили соседей выпить и на следующий день уехали домой в спокойном неведении. Айрис ее прочла. Она добралась до конца страницы, сказав: «Возьми ее, Роб», и, отдав мне Надин, перешла ко второй и третьей полосам. Лицо жены стало серьезным, а мгновение спустя в ее глазах отразился ужас.

– Что случилось? – спросил я. – В чем дело?

Жена передала мне газету. Она была открыта на третьей странице, и я сразу же увидел фотографию очень хорошенькой девушки с длинными русыми волосами.

– Девушку Айвора зовут Хиби Фернал, да?

– Да, конечно. Ты это знаешь.

– Тогда это она. Она погибла. Прочти сам. Двое мужчин пытались ее похитить, но их автомобиль разбился, и один из них тоже погиб. В это невозможно поверить, но ты прочти.

Когда Айвор рассказал нам, что с ним произошло в пятницу 18 мая, он все еще был в шоке, но ему, как ни странно, удавалось сохранять спокойствие. Палата общин редко работает в пятницу, и в тот день заседания не было. Вот почему он организовал осуществление своего сюрприза ко дню рождения в пятницу. Утром, как только, по его расчетам, Джерри Фернал должен был отправиться в долгое путешествие на работу – сперва на автобусе, потом в метро, – он позвонил Хиби, и они занялись своим непременным сексом по телефону, фоном которому служили жалобы Джастина. В тот день в посольстве Турции устраивали обед в честь какого-то договора или победы, и Айвор был дома только около половины четвертого. Он решил не ездить в Хэмпстед, потому что даже тогда было трудно найти место для парковки, поэтому он заказал такси на шесть тридцать. Это был вполне традиционный черный кэб, а не такси, принадлежащее Ллойду Фриману. За полчаса до того, как должно было приехать такси, он вышел и купил бутылку шампанского, а потом, так как ее могло не хватить, – вторую. Пять сотен фунтов, которые он снял со своего счета в банке пятидесятифунтовыми банкнотами, он разделил пополам и положил в два конверта по двести пятьдесят фунтов. Затем написал на одном «Дермот», а на другом «Ллойд».

Было начало восьмого, когда он вошел в наш дом. В семь часов Хиби должна была идти на юг по Уотфорд-уэй, где ее подобрали бы Ллойд Фриман и Дермот Линч. После этого они должны были привезти ее к нашему коттеджу, припарковать машину и отнести Хиби на второй этаж. Айвор рассчитал, что его любовница должна ждать его там без пятнадцати восемь, даже если учитывать пробки вечера пятницы. Шурин положил шампанское в холодильник и, оставив два конверта на столе в прихожей, пошел проверить спальню наверху. Среди ужасных украшений нашей спальни имелись огромные настенные часы, круглые, из матового стекла, с хромированными стрелками. Эти часы показывали десять минут восьмого.