перемену, которая произошла с ним после победы при Арколе, где он едва не расстался с жизнью. Эта перемена проявлялась и в манере обращаться к подчиненным, и в возросшем понимании основных проблем на поле боя и в залах заседаний, и во вдумчивости, которая иногда настолько смягчала выражение его лица, что посторонний наблюдатель мог бы принять ее за простую любезность. После Арколы он совершенно откровенно говорил о своей «звезде», об определенности, с которой мог бы уточнять предстоящие события, и те, кто был ближе к нему, люди вроде Жозефа и стремительно продвигавшихся военных вроде Жюно и Мюрата, стали сдержаннее обращаться к нему, их поклонение уже окрашивалось трепетом. Это было не только результатом одержанных на поле боя побед, ведь они понимали и то, что некоторые победы были недалеки от катастрофы. Скорее все это вызывалось чем-то присущим самому этому человеку, духом его чрезвычайной уверенности, который он проявлял с такой скромностью, будто обретенные им достижения вскорости будут заслонены намного более внушительными результатами. И нигде подобное достоинство и властность не проявлялись столь явно, как в отношениях с его семьей. Глубоко погруженный в дело укрепления своих побед, в перестройку Северной Италии, в наблюдение за людьми, которые одержали эти победы, и в просмотр массы корреспонденций, он все же находил время для семьи, тщательно рассматривая назначения Жозефа как дипломата, будущее Люсьена как политического деятеля и даже образование Жерома. Но больше всего он был озабочен будущим девочек — за какого рода людей им следует выходить замуж и в каких сферах они смогут лучше всего проявить себя в качестве жен. Глубоко любящий свою жену, он был склонен отдавать предпочтение бракам по любви, хотя только матери удавалось смягчать его гнев в отношении брака Люсьена. Там в Монтебелло он был погружен в государственные дела, и едва ли какая-нибудь деталь ускользала от его внимания, но теперь, как и позднее, его самые сокровенные мысли отводились семье. Его мать, братья и сестры, сознавая это в течение многих лет, довольствовались ожиданием его решений и с готовностью воспринимали их.

Среди поклонников Элизы был адмирал Тругут, прекрасный моряк и подходящая пара, но у мадам Бонапарт было предубеждение к морю, ставшее очевидным несколько позднее, когда начались разговоры о вступлении Наполеона в военно-морскую академию. По этой причине, если и не по какой-либо другой, она была против Тругута и благосклонно относилась к сватовству земляка-корсиканца Фелиса Паскаля Бач-чиоки, которого предпочитала сама Элиза. Заглядывая в будущее и размышляя над кандидатурами некоторых из превосходных партнеров, обеспеченных Наполеоном для младших детей и для относительно дальних родственников, представляется странным, что Наполеон должен был одобрить этот брак. Ведь большинство из его штабных офицеров сочли бы за счастье вступить в такой семейный круг, а Баччиоки, всего лишь майор пехоты, был неряшлив, скучен и бесперспективен; тяжелые черты его лица являлись признаками нудного склада ума. Была и еще одна причина, по которой он должен был быть скоро отвергнут в пользу более подходящего мужа. Он был в близком родстве с семьей Борго на Корсике, а Борго одно время враждовали с Бонапартами. Возможно, что такой брак мог бы покончить с враждой, но она тянулась и в последующие двадцать лет, так как один из родственников Баччиоки выделялся на службе у нескольких европейских правительств, известных своей ненавистью к клану Бонапартов.

Вопреки всему этому и несомненно полагая, что упрямая Элиза может предпринять что-нибудь необычное, Наполеон одобрил намечавшуюся свадьбу, которая состоялась во дворце Монтебелло 1 мая 1797 года. Элиза принесла своему мужу приданое в 30 000 франков. Оно не было, как предполагалось, частью награбленного в Ламбардии, а составляло ее долю в собственности Бонапартов на Корсике, недавно возвращенной от паолистов. Спустя шесть недель Полина также вышла замуж. Менее чем за три года состоялось пять свадеб Бонапартов.

Выбор мужа для Полины представлял некоторые трудности. Недавно у нее была любовная связь с известным политиком по имени Фрерон, и в Париже ходили слухи, будто у нее уже полдюжины любовников, включая и ее брата, Наполеона. Эти слухи начались с легкомысленного замечания самой Полины, которая, как говорили, заявляла: «У меня прекрасные отношения с моим братом, и я дважды спала с ним». Поскольку Полина часто делала скандальные замечания такого рода и шла по жизни, шокируя друзей и родственников комментариями, смущавшими всех, кто мог их слышать, вряд ли стоит верить этому заявлению, особенно в свете того факта, что Наполеон также обвинялся в кровосмесительных связях со своей младшей сестрой, Каролиной. Не вызывает, однако, сомнений, что Полина утратила девственность в раннем возрасте. Мунье, секретарь Бонапарта, заявляет, что он был одним из пяти любовников Полины, которых она принимала в одно и то же время под одной крышей, и именно тогда, или позднее, она услаждала маршала Макдональда и генерала Монфолона, который сопровождал Наполеона на остров Святой Елены. Ее последующая связь с Макдональдом переросла в скандал на всю империю. Рассказывали, что пара эта заперлась в одном из апартаментов на три дня, причем пища и выпивка посылались им через определенные промежутки времени. Но ко дню своей свадьбы Полина уже горячо любила Фрерона, хорошо известного якобинца, репутация которого как террориста настроила Наполеона против такого брака и побудила его выдвинуть замену в виде генерала Леклерка. Мать Полины, хорошо знавшая об утрате добродетели ее дочерью, особенно стремилась к тому, чтобы та была выдана замуж как можно скорее, и конечно же передала свои пожелания Наполеону. Пытаясь использовать сестру для продвижения своих политических интересов, Наполеон незамедлительно предложил ее старейшему другу Мармону, который вежливо отказался от такой чести. Пристальный взгляд на характер этого человека помогает понять, почему он отклонил шанс с помощью женитьбы войти в семью Бонапарт. Огюст Фредерик Мармон был исключительно хитрым, расчетливым офицером, который сумел оценить Наполеона еще в их бытность кадетами и оказал ему свое гостеприимство, когда тот нуждался в бесплатном жилье и регулярном питании. С тех пор они были неразлучны и оставались такими до тех пор, пока Мармон не стал предателем и не заслужил презрения каждого бонапартиста во Франции. Он был последним из выживших маршалов, и одно это выделяет его из заключительной суеты событий и характеров. Ему нетрудно было распознать, какого рода женой могла бы оказаться Полина, и он с радостью пожертвовал ее другому заслуженному офицеру, генералу Виктору Эммануэлю Леклерку, который имел высокую репутацию среди ветеранов армии Италии.

Они поженились в Милане 14 июня, и свадьба была отпразднована с помпой, совершенно отсутствовавшей при небольшой, скромной