– Извини, что я целился в тебя, – сказал мужчина. – Но ты меня напугал.

Лелле уже успел поднять свой пистолет с пола и на всякий случай положил его на расстоянии вытянутой руки от себя.

– Я правда не думал, что здесь кто-то есть… Могу я спросить, как тебя зовут?

– Патрик, – ответил мужчина после недолгого сомнения. – Но предпочитаю, чтобы меня называли Патте.

– Ты живешь здесь?

– Иногда. Когда мои дороги мимо проходят.

– Сюда не так много дорог ведет…

Патте улыбнулся, в полумраке блеснули зубы. Он налил кофе в пластиковые кружки и протянул одну из них Лелле. Напиток получился густым, как деготь, но пах божественно в затхлом помещении.

– Как ты здесь оказался? – спросил Патте.

– Случайно. Я уже три года катаюсь по Серебряной дороге… проверяю каждое ответвление от нее.

– Пытаясь отыскать дочь?

Лелле кивнул.

– Полиция тебе помогает?

Прежде чем ответить, Лелле достал пачку сигарет, сунул одну в рот и протянул пачку Патте:

– От полицейских мало толку.

Патте кивнул, соглашаясь. Они закурили и какое-то время молчали. Лелле заметил, как глубоко мужчина втягивает дым в легкие, словно это был гашиш. Крылья носа дергались, но, похоже, общество Лелле его не напрягало.

– А чем ты здесь занимаешься? – спросил Лелле.

Патте внимательно посмотрел на него сквозь клубы дыма:

– Ну… я тоже ищу кое-кого.

– И кого именно?

Патте поднялся и исчез в соседней комнате, ружье он с собой не взял. Вернулся с прилично заляпанной фотографией и протянул ее Лелле. На ней был молодой солдат с постриженными ежиком волосами, в форме песочного цвета и с автоматом на груди; позади него – грязно-серое здание с разбитыми стеклами, на стенах – следы от пуль.

– Так я выглядел, пока война не уничтожила меня.

Лелле посмотрел внимательнее, сравнивая стоявшего перед ним бородатого мужика с гладко выбритым юнцом на снимке. Он не нашел ничего общего, пожалуй, за исключением глаз.

– Война? Какая война?

– Афганистан. – Патте скривился.

– Ты был миротворцем ООН?

Мужчина кивнул.

– Ничего себе…

Лелле откинулся на спинку стула и процедил кофейную гущу между зубами. Брезент окаймляла полоска солнечного света, и он мог слышать птичье пение снаружи. Да уж, в мире еще хватает горя и бед…

Патте достал охотничий нож и принялся чистить ногти. Затем, прищурившись, посмотрел на Лелле:

– У тебя нет желания спросить, убил ли я кого-то там?

– Шведские солдаты ООН обычно ведь не участвуют в военных действиях?

Патте рассмеялся хрипло, но потом быстро закашлялся.

– Это так думают. Истина гораздо мрачнее на самом деле.

Он поднял вверх семь пальцев. Его ладони были обожжены, и с них слезала кожа.

– Я убил семь человек. И видел, как другие умирали. – Мужчина ударил себя рукояткой ножа по лбу. – Я никогда не перестану слышать их крики. Эти крики мучают меня постоянно.

Лелле расстегнул воротник рубашки. Ему стало душно.

– Звучит ужасно…

– Хуже всего, если не умирают сразу. Если у них оторваны конечности, но они еще живы. Тогда надо подойти и добить с близкого расстояния. Глаза в глаза. И ты видишь все прямо перед собой. Как в глазах гаснет огонь. Жизнь убегает. – Он показал кончиком ножа на Лелле: – Каждое убийство проникает под кожу, разрушает тебя изнутри. Никто не предупреждал нас ни о чем таком до того, как мы приехали туда. Никто не объяснял, что происходит с тобой, когда ты хоть однажды познакомишься со смертью, встретишься с ней взглядом. Как это цепляет, как становится частью тебя…

– Ты остался бы дома, если бы знал?

Патте потупил взор. Кожа на его лице жила своей собственной жизнью, дергалась и шла пятнами.

– Я любопытен до ужаса, – ответил он в конце концов. – Нам всем приходится знакомиться со смертью рано или поздно. Нельзя закрывать на нее глаза.

Лелле отодвинул кружку в сторону. Из-за духоты в комнате на него навалилась усталость. Он не мог разговаривать о смерти, а о войне особенно, когда над ним довлело собственное горе. Ноги побаливали, когда он поднялся.

– Спасибо за кофе, но сейчас мне пора идти.

– Здесь в лесах хватает таких, как я. Потерявших себя людей, не способных больше жить в нормальном мире. Твоя дочь, пожалуй, одна из нас. Может, она просто взяла паузу?

– Лине нравится наш мир.

– По-твоему, кто-то причинил ей зло?

– Она никогда не покинула бы нас по собственной воле. Я знаю это.

Мужчина проводил Лелле до входной двери, словно действительно не хотел отпускать его.

– Я буду иметь в виду твою дочь.

– Спасибо. За это я тебе очень благодарен.

– По моему опыту, прежде всего следует остерегаться улыбающихся людей.

– О чем ты?

– Я о тех, кто скалится без причины, обнажает зубы с целью расположить к себе. Именно в них прячется зло.

– Хорошо, я запомню это.

Лелле распахнул дверь, и Патте поднял руку, чтобы защитить глаза от яркого солнца.

– Я помогу тебе с поисками, – сказал он, – но я не в восторге от этого света.

– Понимаю. Он забирает силы.

Они обменялись рукопожатиями, но не произнесли больше ни слова. Прежде чем дверь закрылась, посмотрели друга на друга, как два человека, между которыми сложилось полное взаимопонимание. Разделявшее две усадьбы озеро выглядело черным, как лужа от масла. Лелле поспешил назад к машине. Его одолевало страстное желание убраться отсюда как можно скорее.

* * *

В выходные они нажрались вдвоем. У Торбьёрна покраснело лицо и развязался язык, он трещал о закрытой шахте, где его карьера закончилась крахом. Силье приготовила свиные котлеты и картофельную запеканку; стол сервировала тонким фарфором матери Торбьёрна. Он уплетал котлеты за обе щеки, а Силье просто сидела в торце стола и курила одну сигарету за другой. У нее появились черные круги под глазами, она пожаловалась, что потеряла аппетит из-за того, что здесь слишком жарко. У нее всегда находились оправдания. При взгляде на худые плечи матери Мея подумала о только что вылупившихся птенцах. Лямки бюстгальтера сваливались на руки.

– Тебе надо есть. Ты выглядишь как скелет.

– Не все такие прожорливые, как ты, Мея.

Правда колола матери глаза. Потеря аппетита стала для нее относительно новым явлением. Сначала она винила во всем таблетки – якобы из-за них ничего не лезло в горло. Но с таблетками было покончено. И она еще больше разозлилась, когда Мея заметила, что нельзя питаться одним красным вином.