Лелле сел в машину, окунул последний кусок булочки в кофе и, пока ел, смотрел на колонки. Он уже давным-давно рассчитал, как долго похититель Лины мог ехать при условии, что бак был заправлен полностью. При большом баке машина могла добраться до гор и пересечь норвежскую границу. Если бы она и дальше ехала по Серебряной дороге, конечно. Вполне возможно, похититель мог свернуть на менее известные трассы, по которым обычно никто не ездил и никто не жил поблизости. То, что девочка исчезла, поняли только вечером, более чем через двенадцать часов, поэтому похититель или похитители имели в запасе массу времени.

Он вытер руки о джинсы, закурил очередную сигарету, завел мотор и, покинув Арвидсъяур, остался наедине с дорогой и лесом. Окно оставил приоткрытым, чтобы чувствовать запах хвои. Если бы деревья умели говорить, нашлись бы тысячи свидетелей.

Серебряная дорога была главной артерией, от которой отходили многочисленные дороги-капилляры, густой сетью охватывавшие всю страну. Среди этих дорог хватало разбитых проселков, используемых для вывоза бревен, потом еще таких, по которым ездили на снегоходах исключительно зимой, а также еле заметных тропок, змеившихся между мертвыми деревнями. В лесах, по которым проходили дороги, хватало озер, и рек, и бурных маленьких ручейков, бежавших как по земле, так и под ней. А также зловонных болот, готовых поглотить любого сделавшего неосторожный шаг в свое бездонное чрево. В таких местах поиски пропавшего человека могли продолжаться вечно.

Обычно требовалось проехать много километров, чтобы попались очередное жилье или какая-нибудь заброшенная постройка, а уж увидеть попутную или встречную машину вообще было чудом. Когда такое происходило, у Лелле начинало учащенно биться сердце, он надеялся увидеть Лину через стекло. Он останавливался на пустынных площадках для отдыха и, от волнения задерживая дыхание, поднимал крышки мусорных баков. Сколько бы раз он ни проделывал эту процедуру, она никогда не станет для него рутиной.

Перед Арьеплугом он свернул на маленькую дорогу из тех, что обычно соединяют соседей, на них трудно разъехаться двум машинам. Курил, не снимая рук с руля. Клочья тумана двигались между деревьями, подобно призракам, и он, прищурившись, смотрел вперед, пытаясь понять, где находился. Проселок был настолько узкий, что не позволял развернуться, пришло бы в голову поехать назад – двигался бы задом. Но ему такое не придет в голову. Лелле не привык отступать и заставлял «вольво» ползти все дальше по ямам и ухабам, не замечая, как пепел падает на рубашку. Он притормозил, только увидев дом между стволами. Когда-то в нем жили люди, но сейчас густые кусты и молодые деревья, уже поднявшиеся до подоконников, взяли его в плотное кольцо, а на месте окон и дверей зияли пустые дыры. Дальше был еще один деревянный скелет, почти поглощенный лесом, и еще один. Полусгнившие усадьбы, по меньшей мере лет десять назад покинутые хозяевами.

Остановив машину посреди этого запустения, Лелле долго сидел неподвижно, прежде чем наполнил легкие воздухом и достал «беретту» из бардачка.

* * *

Мея старалась держаться подальше от мужчин Силье. Она избегала находиться в одной комнате с ними, так как знала, что их может интересовать не только мать. Им нравилось прижиматься к ней, игриво шлепнуть ее по заду или как бы случайно дотронуться до груди, причем еще тогда, когда у нее таковой не было и в помине.

Но Торбьёрн явно не собирался прикасаться к ней. Она поняла это уже на третий вечер в его хижине, когда спустилась на первый этаж и обнаружила его сидящим в одиночестве на кухне, где он с шумом прихлебывал кофе из блюдца. Мея прошмыгнула мимо него на террасу как можно тише, словно не заметила, но только успела закурить сигарету, как он высунул голову и спросил, нет ли у нее желания что-нибудь съесть. Глядя на его изрезанное морщинами лицо, она догадалась, что ему больше лет, чем она думала, – он был значительно старше Силье и вполне годился ей самой в дедушки.

Торбьёрн исчез, и Мея слышала, как он насвистывает что-то, пока она курит. Она не спускала настороженного взгляда с леса. У нее не укладывалось в голове, как кто-то добровольно может жить здесь. Она слышала странные звуки, замечала танцевавшие между елей подозрительные тени. Из дома вышла собака и легла у ее ног так близко, что Мея почувствовала прикосновение шершавой, неприятно пахнувшей шерсти. Время от времени собака поднимала голову и смотрела в сторону леса, словно тоже слышала кого-то там, в глубине. Мея чувствовала, как ее сердце убыстряет ритм. В конце концов она не выдержала. Общество возившегося на кухне мужчины было куда предпочтительнее.

Он уже успел поставить на стол чашки и положить все для бутербродов.

– К сожалению, у меня нет ничего сладкого.

Мея в нерешительности остановилась в дверном проеме, скосилась на закрытую дверь комнаты, где пряталась Силье, потом снова уставилась на еду:

– Бутерброды подойдут.

Она села напротив него, но не отрывала глаз от поцарапанной поверхности стола. Торбьёрн налил кофе, оказавшийся настолько горячим, что между ними облачком поднялся пар.

– Ты же, конечно, пьешь его?

Мея кивнула. Она пила кофе, сколько помнила себя. Либо кофе, либо алкоголь, но в последнем ей не хотелось признаваться, во всяком случае, постороннему. Булка оказалась вкусной и мягкой, прямо таяла во рту, и она, намазывая масло, уплетала кусок за куском; она была настолько голодная, что не могла остановиться. Торбьёрн, казалось, ничего не замечал, сидел, повернувшись лицом к окну, и говорил непрерывно, сопровождая свой рассказ жестами. Показывал на тропинки, бежавшие в лес, на дровяной сарай в углу, где хранились велосипеды, спиннинги и все прочее, чем она может воспользоваться.

– Все что есть в усадьбе – в твоем распоряжении, это твой дом теперь. Я хочу, чтобы ты знала это.

Мея слушала его, жевала и чувствовала, что ей становится трудно глотать.

– Я никогда не рыбачила…

– Ничего страшного, я могу научить тебя как-нибудь.

Ей нравилось его морщинистое лицо, когда он улыбался, и его сдержанная манера говорить. Торбьёрн задерживал на ней взгляд только на короткие мгновения, словно стеснялся, а она расслабилась настолько, что осмелилась налить себе еще кофе, хотя ей пришлось наклониться через стол, чтобы дотянуться до кофейника. Было уже поздно, но солнце светило в окно, и она и без кофе не смогла бы заснуть.

– Ага, сидите и кайфуете.

Силье, бледная как тень, стояла в дверном проеме в одних трусах, грудь висела. Мея отвернулась.

– Иди к нам и садись, пока твоя дочь не приговорила батон, – сказал Торбьёрн.

– Да, моя Мея способна сожрать все в доме, если ты ей позволишь, – буркнула Силье, проковыляла через кухню, встала под вентилятором и чиркнула зажигалкой. Она с такой жадностью втянула в себя дым, словно не курила сто лет.

Мея машинально напряглась – ей не понравился тон матери. Она видела ее отражение в стекле старинных прадедовских часов: блестящие глаза, ребра, выпирающие из-под кожи, – и сразу захотела спросить, нет ли у нее абстиненции после таблеток. Но она не стала делать это при Торбьёрне, который как раз протянул Силье кофейник.