— Похоже на праздник, — произнесла Марисоль, повесив пальто и пройдя на кухню — налить воды в вазу.

— Доброе утро, Марисоль. Спасибо за цветы.

— Мне самой приятно, сеньора Грейс.

Грейс сидела за столом в гостиной, по-прежнему освещенной довольно тускло, поскольку она забыла купить другой удлинитель.

После вчерашней промашки она решила, что вернее будет связаться со своей обычной косметической компанией по почте. Она надписала адрес на конверте, вложив в него листок с соответствующей информацией о том, например, сколько тюбиков помады ей нужно (она остановилась на трех). После того как компания получит образчик помады, ждать приходилось две недели, иногда дольше, если трудно было подобрать цвет.

Согласно инструкции Грейс провела линию на листке белой бумаги и заклеила ее скотчем. Потом подумала, что неплохо бы добавить и запах, поскольку ее обоняние было очень чувствительным. Даже ванильная эссенция, такая, казалось бы, невинная вещь, могла вызвать у Грейс цепочку воспоминаний, неизменно приводивших ее в какое-нибудь нежелательное место, куда она надеялась никогда больше не попасть. Тут важно было не ошибиться. УФ-фильтр в составе помады показался ей благоразумной идеей, но от блеска она решила отказаться. Все, чего она хотела, это получить точную копию — на первый взгляд, достаточно простой заказ. Грейс заклеила конверт и встала из-за стола.

— Марисоль, не могла бы ты протереть телефонную трубку в спальне? Она немного липкая.

— Конечно, сеньора Грейс.

Однако не успела Грейс произнести свою просьбу, как у нее возникли дурные предчувствия. Мысль о том, что вместе с липкими следами сотрутся и отпечатки пальцев Лэза, усугубила в ней чувство утраты.

Тем вечером она чуть запоздала на занятия из-за того, что мысли ее были в разброде и какая-то вялость напала на нее. Ученики уже ждали. Лавка была украшена маленькими, продолговатыми, похожими на сосульки лампочками, протянутыми вдоль подоконников, а также красными, пурпурными и желтыми фонарями, размещенными на книжных полках, потому что Ханука в этом году была ранняя. Семья Грейс не праздновала Хануку, пока она росла, и до недавних пор она об этом даже не задумывалась. Но теперь ее мать стала просто одержимой, отмечая все еврейские праздники — обычно какой-нибудь поджаркой или запеканкой, которые могли сгодиться для любого случая. «Такова традиция», — твердила Полетт даже на еврейскую пасху, когда запеканка запрещена. Но тогда политые медом свиные отбивные в сухарной обсыпке с пармезаном, которые готовила Франсин Шугармен, попирали все существующие законы кошерной пищи.

Лавка выглядела такой нарядной и праздничной, что Грейс встряхнулась и тоже почувствовала праздничный настрой. Она даже согласилась надеть сверкающую праздничную корону, какие были на всех продавцах. Раскладывая материалы — короткие иглы, белый полихлорвиниловый клей и стопку рисовой бумаги, — Грейс вскинула голову и заметила, что какой-то молодой человек, вероятно еще не достигший возраста, когда по закону молодым людям начинают продавать спиртное, пристально за ней наблюдает. Он был в джинсах и белом сноубордистском свитере — стиль, типичный для людей, которые закончили колледж, но еще по-настоящему не работают. Молодой человек держал в руках книжный том, явно нуждавшийся в починке. Он, казалось, был заинтересован процедурой, но вел себя сдержанно и не вмешивался.

Когда Грейс на него посмотрела, он тут же опустил глаза, уткнувшись в книгу, которую держал в руках, и слегка покраснел. Грейс не могла оторвать от него пристального взгляда. Все в нем — глаза, спутанные каштановые волосы и тонкие брови, юношеское телосложение и даже то, как он держался, слегка сутулясь, — до жути напомнило ей Лэза, и ее потянуло к нему.

Она начала занятие с того, что показала ученикам, как сшивать страницы, продев в иголку почти прозрачную нить, потом направилась к молодому человеку. По мере того как она приближалась к нему, ей представились седые завитки у него на висках, как если бы каждый ее шаг измерялся годами, а не футами и как если бы юноша оказался Лэзом, когда она подойдет к нему.

— Помочь тебе? — спросила она и более внимательно посмотрела на книгу, которую он держал в руках. Корешок надломился в нескольких местах и начал крошиться, переплет сильно поизносился. — Ты действительно хочешь отреставрировать этот том?

Молодой человек перевернул книгу, и Грейс прочла название. Это были твеновские «Простаки за границей». Совпадение поразило ее.

— Я хотел бы записаться на курс переплетного дела, — начал он, и в его голосе Грейс послышалась уверенность, которой противоречил румянец на щеках. Она не могла не заметить, как пристально он на нее смотрит; вспомнив о короне, она сняла ее.

— Следующий цикл начнется только в январе и продлится десять недель. Если хочешь, можешь записаться, — сказала Грейс. Она объяснила, что курс представляет собой всего лишь введение в переплетное дело, сама тем временем стараясь определить его акцент, слегка южный. Ее первоначальная реакция не выдерживала проверки, будучи основана исключительно на вере в волшебство.

Ее мать всегда говорила, что у нее богатое воображение, но такому испытанию, как сейчас, оно еще не подвергалось. Молодой человек напоминал Лэза, но чисто поверхностно. И книга его на деле оказалась не первоизданием, а скорее томом из собрания литературных классиков в специальных переплетах. Юноша поблагодарил ее, и Грейс сообразила, что шансы на то, что он действительно запишется, невелики, поскольку к тому времени он уже вернется в колледж. Она повернулась к ученикам, которые успели прошить свои книги за то время, что она беседовала с юношей. Мысленно она все еще продолжала странствовать, наподобие Твена, но с тем преимуществом, что физически Грейс никуда не надо было ехать.

Вернувшись тем же вечером домой, она включила компьютер на тот случай, если Лэз решил отправить ей письмо электронной почтой. Компьютер показывал, что на ее адрес были сообщения, и Грейс внезапно ощутила прилив бодрости. Ее просто изумило количество писем, полученных с тех пор, как она последний раз проверяла почту. Внезапно мир снова обрел для нее смысл. Все письма, которые Лэз отправлял ей, должно быть, как-то затерялись, но теперь чудесным образом нашлись. Тут было по меньшей мере с полсотни непрочитанных писем. Однако постепенно она обнаружила, что ни один из отправителей ей не знаком. Потом она заметила адрес давешней службы знакомств и мгновенно поняла, что случилось. Накануне вечером в спешке она, должно быть, дала неправильную команду и вместо того, чтобы стереть свои бессвязные размышления насчет «Обломова» и описание Лэза, отправила их.

«Записывайтесь в члены нашего клуба на одномесячный испытательный срок. Мы настолько уверены, что вы останетесь довольны, что высылаем вам образцы ответов». Грейс была ошеломлена. Перед ней предстало пятьдесят с лишним незнакомцев — «лишний» было ключевым словом, которые жаждали читать ей вслух в каком бы то ни было виде.

На нее нашло какое-то нелепое любопытство, и хотя первым инстинктивным желанием ее было стереть все письма до последнего, она обнаружила, что неспособна на это. Сам Обломов, вероятно, теоретически рассматривал возможность расстаться с безопасностью своей спальни, скинуть халат и дать деру, пустившись во все тяжкие. У Грейс возникло болезненное желание продолжить начатое и прочесть письма. Круг респондентов был широк: от юриста из Монклэра, Нью-Джерси, который слушал книги, записанные на пленку, до студента, изучающего русскую литературу, человека, который писал, что любит смотреть тернеровские телепостановки классики, облачившись в ночную пижаму, нескольких вдовцов и даже одного типа, который, как заподозрила Грейс, отправлял свое послание, находясь за решеткой.