Снег надвигался мощными потоками вдоль всего восточного побережья, делая невозможными воздушные перелеты и вызывая длительные задержки рейсов, но каким-то образом миновал три центральных штата и в очередной раз укрепил веру Грейс в Национальную службу погоды. Не оставалось сомнений в том, что Лэз пропустит праздник, и все, особенно Грейс, были расстроены этим.

Зацвел амариллис. Лэз принес растение незадолго до своего ухода — деревянную кадушку с тремя луковицами, укрытыми белым торфяным мхом.

Нынче утром Грейс заметила на одном из стеблей тугой красный бутон. Она отнесла Хосе кофе, вернулась — и бутон начал распускаться. Обычно Грейс поручала заботу обо всех растениях Марисоль, которая удобряла их, подстригала сухие листья и точно знала, насколько влажной должна быть земля. Грейс же то наливала слишком много воды, то вовсе не заботилась о растениях. Когда Лэз принес ей амариллис, он сказал, что цветок будет цвести шесть недель (теперь Грейс сочла это своего рода знамением), а потом стебель надо обрезать и шесть месяцев держать в прохладном темном месте. Слова его эхом отозвались в ее памяти, и ей захотелось сказать амариллису, что спешить некуда.

Грейс посмотрела в окно, дивясь при виде семей, собиравшихся по обеим сторонам улицы больше чем за два часа до начала парада; некоторые тащили с собой стремянки и доски, чтобы исхитриться и устроить себе сиденья вдоль обочины тротуара. По негласной договоренности в каждый День Благодарения Грейс и Лэз приглашали на поздний завтрак всех своих друзей и близких с маленькими детьми, чтобы те могли наслаждаться зрелищем парада, не подвергая себя неблагоприятному воздействию стихий.

Парад неизменно приводил Грейс и Лэза в восхищение, и оба, прижавшись друг к дружке, каждый год любовались надутыми накануне воздушными шарами. В тот год, когда снимали римейк «Чудо на 34-й улице», они могли смотреть парад ежедневно, снова и снова, попивая утренний кофе, — нескончаемый День Благодарения.

Семья Грейс была невелика, точнее сказать, Грейс и ее близкие поддерживали отношения только с кучкой ближайших родственников с обеих сторон. Грейс была уже подростком, когда наконец поняла, что Франсин и Берт Шугармены не приходятся ей дядей и тетей.

Своих двоюродных братьев она знала лишь мельком; они обычно выбирались из столярных мастерских непосредственно перед праздником. Она даже не всех помнила по имени, так что, когда сразу несколько человек заявилось к ней в девять утра посмотреть парад, Грейс просто сказала им всем: «Давайте проходите», хотя, возможно, это прозвучало бесцветно и фальшиво. Она провела гостей в комнату, где все расселись по подоконникам, как воробьи вокруг площадки для игры в итальянские кегли в Центральном парке.

Марисоль накануне замесила жидкое тесто для суфле и объяснила Грейс, что его надо печь перед подачей на стол в предварительно разогретой духовке в течение двадцати минут. Грейс положила полпачки масла на горячую сковородку и смотрела, как оно тает и шипит. Затем, следуя инструкциям Марисоль, вылила смесь на середину раскаленной сковороды и сунула в духовку. Встав на коленки, Грейс наблюдала, как масло пузырится по краям, — нечто подобное она проделывала в детстве. Ее до сих пор до глубины души поражало, что конечный продукт будет полным совершенством — огромный дымящийся полый пузырь. Но это неизменно срабатывало.

В дверь позвонили, и Грейс в растерянности поднялась с колен, думая о том, что рутинное разыгрывание ежедневных сцен затягивает ее. Когда она увидела Кейна, стоявшего в дверях с белой коробкой в руках, ей вдруг ужасно захотелось немедленно все ему рассказать.

— Поздравляю с Днем Благодарения, Грейс.

— И тебя тоже, Кейн, — ответила Грейс, беря коробку у него из рук. — Еще один волшебный шар? — улыбаясь спросила она.

— Думаю, одного достаточно, даже если он не работает.

— Нет, мне кажется, пока он вполне точен.

Кейн размотал вязаный шарф, и Грейс заметила, что вся кожа у него на шее покрыта красными пятнами, как будто у него тоже был аллергия на шерсть. Он проследовал за ней на кухню, где в духовке пышно поднималось суфле, и стал рыться в ящиках в поисках ножниц. Перерезав бечевку, он открыл коробку и достал оттуда один из тех миндальных круассанов, которые так любил Лэз. Разломив круассан пополам, он дал половинку Грейс.

— Ну, смелее, — подбодрил ее Кейн. Грейс взяла круассан. Она понимала, что юбка так жмет ей в талии отчасти из-за ее внезапно возникшего пристрастия ко всем сладостям, которые так нравились Лэзу, пристрастия, которое она была не в силах преодолеть даже в его отсутствие. Другой причиной могла быть непреодолимая тяга Грейс к такой еде, как большой сырный омлет в сметане, который она заказала накануне вечером, хотя ей вполне хватило бы упаковки шпината.

Миндальный круассан ни в коей мере не утолил аппетита Грейс, и ей немедленно захотелось еще.

— Славная крошка, — прокомментировал ситуацию Кейн.

— Кто это крошка? — спросила Грейс.

— Да там, в духовке, конечно, кто же еще?

Грейс почувствовала, как вспыхнули ее щеки, и нервно рассмеялась, поперхнувшись круассаном, который все еще жевала. Потом шутливо ткнула Кейна в плечо.

— Спасибо, это Лэзовы любимые, — удалось ей наконец вставить между кашлем и подступающим приступом икоты. После кашля Грейс всегда разбирала икота. В точности повторяя свою мать, Грейс икала только нутром, что звучало как закодированный призыв зародыша о помощи. Она подошла к раковине с противоположной стороны — налить себе стакан воды, единственное лекарство от икоты, которая, она знала, могла продолжаться весь день.

«Крошка» красиво смотрелась на буфете. В столовой еще не поменяли проводку, и Грейс зажгла свечи.

— Почти как у Марты Стюарт, — заметил Кейн, восхищаясь очертаниями листьев, которые Грейс по трафарету нанесла сахарной пудрой на суфле. Грейс разложила по розеткам малиновое пюре — всем, кроме детей, которым больше нравился кленовый сироп, и липкие отпечатки чьих ладошек она позже находила на стеклах окон.

— А это что? — шепнул Кейн на ухо Грейс, беря свою розетку и указывая на блюдо с кремообразной белой смесью.

— Разумеется, знаменитая артишоковая подливка Франсин Шугармен, изготовления тысяча девятьсот девяносто седьмого года, хотя дата, может быть, и не совсем точная, — шепнула Грейс. — А если кто-нибудь предложит тебе вон тот оранжевый шар, не бери. Это сладкая запеканка из картошки с креветками, оставшаяся с прошлого Нового года.

— Бедняга Лэз — не сможет насладиться таким лакомством, — сказал Кейн. Грейс трудилась, переставляя приборы и меняя блюда, как подсказывал Кейн. — Он никогда раньше не пропускал День Благодарения. — Грейс обнаружила, что в буквальном смысле слова не может поднять на него глаз, и поняла, как странно, должно быть, выглядит она за своими занятиями. — Грейс?

— Минутку, Кейн, кажется, я забыла выключить духовку, — сказала она и выбежала из комнаты. На кухне было относительно спокойно до тех пор, пока Грейс не услышала долетавший из гостиной беспорядочный шум и не вышла взглянуть, что там происходит. Желтая остроконечная корона Вудстока, его клюв и глаза прижались к окну гостиной Грейс, словно пытаясь заглянуть внутрь, а тело его раскачивалось под сильными порывами ветра, пока люди, управлявшие воздушными шарами, старались выправить его. Грейс подумала, что стекло точно вот-вот разобьется. Ей позарез было нужно уцепиться за что-нибудь близкое и прочное — таковым оказался Берт Шугармен.