образовалось единое общество, состоящее из индивидуумов, хозяйственно самостоятельных, снабженных полной, но справедливой мерой достатка, причем и жизненные средства высших десяти тысяч будут приведены к правильным размерам.

3. Противоположный путь – тот, на который толкает, помимо воли, и неизбежно начинающаяся гнилость массы. Однако прежде чем рассмотреть ближе эту фактическую сторону общей гнилости, я хочу, в интересах беспартийности, указать на особенный характер той роли, которую масса играла с тех пор, как человечество помнит себя, и постоянно вновь ее играет. О массе можно, в самом деле, сказать кратко, что её уделом всегда было поддерживать бывшие в ходу суеверие и порабощение. При этом будем ли мы понимать массу в более тесном или в более широком смысле, дело не изменится. Религиозный обман и политическое суеверие никогда не утвердили бы своего господства, если бы их не защищали массы. Действительно выдающиеся личности, появлявшиеся в царстве сверхживотного и не льстившие глупости массы, всегда оказывались в дурном положении и еще никогда не были в состоянии свободно дышать. Насилие массы, если не уничтожало их, то, во всяком случае, не позволяло им подняться наверх, мешало проявлению их существа.

В области религии нужно принять в расчет всемирно-историческое отношение вещей, на которое мы только что указали, но не требуется никаких дальнейших пояснений. Это отношение весьма ясно. Никакой, действительно просвещенный в серьезном смысле слова, человек не станет здесь спорить и не затруднится подыскать примеры. Всюду, где в этой области появлялось более ясное понимание, оно всегда было связано с выдающимися личностями и с группами, находившимися под их влиянием. Напротив, суеверие в области политики не так легко разглядеть, как суеверие в области религии. Но и политическое суеверие коренится в рабской покорности массы и без поддержки массы не могло бы пустить глубоких корней или долго продержаться. Это суеверие в настоящее время даже еще гораздо менее разрушено, нежели суеверие религионистическое, которое даже в массах получило уже столько пробоин.

Политическое суеверие с самого начала окружало ложным сиянием носителей власти, даже в лучших античных государствах. В периоды упадка оно было опорой цезаризма, который являлся такой подходящей для масс политической формой. Уже тогда загнившая масса не могла представить себе обеспеченными свое собственное царство и, так сказать, свое сервильное господство без посредства главного мастера по части массовых побуждений, который бы при случае сыграл злую штуку с прочими элементами общества и все смешал в одну кашу политического рабства. Вот что именно придало характерный тип цезаризму опускавшегося Рима, причем собственно рабы даже не принимали в этом решающего участия.

И если теперь где-нибудь нарождается империализм, в современном смысле, причем даже в Северной Америке имеются налицо поползновения к этому, так и там ему благоприятствует именно политическая тупость массы. Это – вовсе не потребность в доброй диктатуре для переходного момента, т. е. для приведения в порядок общественного хаоса; наоборот, совершенно обычное тяготение массы к представителю её собственных жадных вожделений, её собственного вырождения и нерадивости – вот что побуждает массы следовать цезаристическим импульсам.

Вспомним же опять общую и, в особенности, античную историю. Кто представлял тогда массу? Первоначально, например, в ранние, сравнительно лучшие, времена Рима, к ней вовсе не причисляли рабов. Собственно пролетариями, т. е. теми, кому было дано первоначально это название и с которых оно было довольно неправильно перенесено в наши отношения, – такими пролетариями были свободные люди, бывшие, в смысле свободы, равными всем другим римским гражданам. Но уже в первые времена, в так называемый период царей, пролетарии образовали при политических выборах низшую трибу, лишенную силы. Их функции в области гражданской жизни состояли лишь в том, что они заботились о продолжении потомства – поистине комический контраст с высоко состоятельными гражданами последующего цезаристического государства, которых никакими законами и даже потерей наследства не могли заставить подарить миру достаточно потомства. Таким образом, пролетарии были бессильной, свободной массой, т. е. наседками. Они и представляли собственно массу; рабы же, как в частном, так и в политическом отношении, были чем-то совершенно пассивным.

Только позднее, после того как рабов стали массами отпускать на волю, т. е. после возникновения классов либертов и либертинов, потомство прежних рабов получило возможность прямого влияния на общество, а в качестве составной части массы до некоторой степени также и на политику. Это был процесс, подобный тому, при котором совершилось наше новейшее освобождение крепостных и тягловых. Только новейшее смешение массы с прежними лично-несвободными элементами теперь гораздо более значительно; оно даже совершенно всеобще, так как собственно рабское состояние в странах с новейшей цивилизацией принципиально уничтожено, сколько бы ни старались в областях, где действовал колониальный разбой, вновь восстановить это рабство под видом скрытых его суррогатов.

4. Если оценить правильно историческую традицию, которая держит массу в духовном и политическом рабстве, то покажется трудным найти здесь какой-либо выход. От высших классов идет разложение традиций, но вместе с дурным оно поражает и хорошее. Например, просвещение в сфере религии – конечно, хорошая вещь. Но если только на место устраненного суеверия не ставится доверие к мировому порядку и к первопринципам мира, то даже у наиболее образованных людей, а тем более, во сто крат, у необразованных, – все становится ненадежным или даже грубо-варварским. Не только мораль разрушается в своих последних основоположениях; все понимание бытия делается таким противоречивым, что исчезает из жизни всякое высшее, длительное, всестороннее удовлетворение ею. Если даже люди бросаются тогда в разные жизненные наслаждения, то все-таки общий взгляд на жизнь остается неутешительным, даже подавляющим, так как нет никакой глубоко заложенной опоры; кроме того, в этом случае всякая индивидуальная надежда, после устранения потусторонней бессмыслицы отпадает, не будучи, однако, замещена ободряющей перспективой продолжающейся жизни рода или хотя бы семьи.

Главное зло такого положения состоит в том, что люди, помимо своей воли, вынуждены заключать о целом вещей по собственной своей сущности. Состояния, при которых создались лучшие или даже прямо благородные концепции божеств, были отнюдь не из самых дурных. Люди понимали самих себя, конечно, фантастически; но они имели внутри себя фонд, позволявший им создавать идеалы, вкладывая в вещи нечто доброе или предполагая в них добро. Если сравнить с этим опустошенные в религиозном отношении, разлагающиеся состояния, то окажется, что современный им упадок нравов и качеств людей подготавливает почву, на которой вырастает гипотеза всеобщего осточертения и распространяется абсолютный мировой пессимизм. Где пессимизм охвачен потусторонним безумием, хотя бы, как в буддизме и шопенгауэризме, в форме только разукрашенного фантазией ничто, там еще имеется некоторый остаток религионизма, и притом очень древнего рода. И совершенно справедливо, если подобные вещи постигнет то универсальное уничтожение, которое отнюдь