В наиболее благоприятных случаях, как у Бюргера и Байрона, она пыталась в личной жизни и в поэзии возместить общественные анормальности критически идеальным направлением и призывом к доброй воле, причем, однако, сами эти личности запутались в тех же анормальностях по свойствам общей и индивидуальной их жизни. Отсюда лучшее в их поэзии нужно искать в конфликте с испорченным и лицемерным обществом. Другие же, как Гёте и Шиллер, сделали наоборот: они сами пускали воду на мельницу социальной испорченности, как это я развил в «Персоналисте» (1905–1906 года) еще более подробно и глубоко, чем в книге о литературных величинах. Новейшие и нынешние писаки и стихоплеты, как подлинные пустозвоны, могут идти в счет лишь постольку, поскольку мы спросим о том, кто из них обслуживает и укрепляет, в смысле социальной и прочей испорченности, верхние слои, а кто – низшие. Разумеется, обе роли перемешиваются, и чаще можно сказать, что бумага как будто бы существует только для того, чтобы марать ее для всей испорченной массы.

Как я показал уже в книге «Вооружение, капитал, труд», наиболее опасно внутри самой массы фабричное и иное разрушение семьи. С этим разрушением связано и разрушение чувства собственности. И крестьянский, и вообще сельский элемент теряет вместе с семьей интерес к продолжительному владению и к действительной собственности. В общей массе уже самое увеличение населения ведет к порче, если не открываются тотчас же выходы для растущей конкуренции. Спрос на средства к существованию не должен перерастать имеющихся в распоряжении возможностей добыть эти средства. В противном случае возникают давка и столкновения, которые, по меньшей мере, затрудняют соблюдение справедливости, если не прямо вредят ей или даже не исключают её. Для человека массы нет ничего труднее, как владеть собой и держать себя в должных границах. К предусмотрительности и мудрости он привычен меньше всего, а потому и в этом отношении гнилость массы уже слишком близка. Отношениям полов, которые до сих пор еще сносно регулировались довольно нормальным браком, теперь грозит опасность с разных сторон. Я не буду повторять здесь того, что я уже говорил в других местах о разложении нравов в области фабричной жизни. Однако я должен все-таки указать здесь на то, что теперь не только высшее общество подверглось расовому смешению и оеврению: эта порча широко распространяется уже и в низших слоях. Куда же спастись массе от инфекции, пожирающей вместе с телом и дух и портящей лучшие задатки? Для толпы нигде нет твердой точки опоры, опираясь на которую, она могла бы бороться против заболевания и сохранить от порчи свою национальную природу. Этот постыдный путь вниз, эта наклонная плоскость грозит не только падением национальностей, но и вообще гибелью лучшей человечности.

Помещик и еврей, поп и жрец науки сообща делают каждый свое, чтобы основательно запутать и массу, в тесном смысле слова, и всю вообще массу, т. е. все её элементы, не исключая высших. Частичная противоположность интересов помещика и еврея все больше и больше уступает место сообществу, благодаря которому они оба, соединенными силами, обращаются против третьего – против того, кого они в прежние времена обирали и грабили отдельно, каждый для себя. Их полувраждебные столкновения случались и случаются лишь в сфере общественных должностей, которые они отнимают и оспаривают друг у друга. Каждая из сторон желает выгадать отсюда для себя и удержать сколько возможно больше.

Этот специфический раскол и дает начало совершенно пустому антисемитизму юнкера и антиюнкеризму еврея. И масса здесь не предохранена ни от помещика, ни от еврея, но оба они предают ее друг другу.

Подобное же отношение существует между попом и жрецом науки. Поповский прототип не трудно разглядеть, и мы, с нашей точки зрения, не станем тратить на него слов. Но именно только мы впервые показали, как ученые авгуры, т. е. люди, разыгрывающие из себя защитников науки по преимуществу, делают почти то же, что вначале заботливо проводили в высшие и низшие слои попы; но только делают они это более утонченным способом. А именно они обманывают мир совершенно непроверенным или совершенно излишним научным хламом, выдавая его за что-то такое, на что можно положиться или из чего можно извлечь пользу. Они пускают в мир вредные учения, о которых кричат как о благодеяниях, и при помощи своих преподавательских привилегий навязывают эти учения юношеству.

Притом они скрывают действительно хорошее и подлинно ценное в области знания, так как это составило бы уничтожающую конкуренцию их фальшивой всякой всячине и помогло бы правде встать на ноги.

Вместе со всеми дурными элементами они связываются с демагогами для того, чтобы последние создали им уважение в массах.

Хотя с собственно попами старого стиля ученые живут и не совсем в ладах, но эта лишь частичная противоположность все-таки не мешает им в значительной мере содействовать друг другу в отношениях их к третьему элементу. Заключается эта противоположность в большей или меньшей примеси суеверия; вершинный же пункт её – конкуренция в сфере влияния и разделения влиятельных мест. Над публикой и массой эти господа хозяйничают сообща, так же, как и юнкер с евреем. Естествопознаватели и медики служат здесь главным примером. В результате народ не только одурачен, но еще и отравлен заразой, навязанной принудительным авторитетом. Как же здесь спастись массе от инфекции, в буквальном смысле слова, и от гниения? Она не может ни оборониться от идей, рекомендующих ей эту инфекцию, как что-то, заслуживающее одобрения, ни отвязаться от принудительного авторитета, оперирующего штыками, если, в исключительных случаях, масса почует правду. Кости и кровь массы обрекаются в жертву нелепой мерзости, разукрашенной ложной ученостью, да еще к тому же расхваленной демагогами; масса и вообще отдана в распоряжение всяких барышнических гешефтовъ мнимой «интеллигенции».

Распространенное в частной жизни самоодурачивание всякими знахарскими средствами для тела и души, как многообразно на нем ни эксплуатируют публику, все-таки не наносит массе и сотой доли того вреда, который причиняют ей и всему обществу жрецы науки.

7. Весь мир, за исключением разве кабатчиков, признает, что культура пива и водки представляет своего рода рак в народном теле.

Алкоголизм, проявляющийся в различных формах, не исключая, конечно, и потребления виноградного вина, – зло общепризнанное. Спирт задерживает физическое гниение, потребление же его, не только чрезмерное, но и просто привычное, притупляет нервную систему; а притупление это ведет к дегенерации и вредно, если не разрушительно, влияет на самые разнообразные функции организма. Если же этим беспутным потреблением и этим искусственным нервным возбуждением захватывается еще и женский пол, то здесь пред нами уже угроза материнству и кормлению детей, и