Скоро уже, Аану, скоро…

Скрипят колеса, давят сухие придорожные травы, оставляют на песке след, который вскоре затеряется среди других следов. Сотрут его подковы, затопчут сапоги стражи. И отцовская нога печатью запечатает. Ерхо Ину, как и положено обычаем, сам возглавил поезд. Стоит выглянуть в окно, прозрачным стеклом забранное, и увижу его спину, и алый плащ, стекающий с плеча, и руку, что лежит на поясе, расшитом серебряными бляхами.

И плеть в руке…

Но будущего я страшусь сильнее, чем плети.

Беги, Аану!

Куда?

Куда глаза глядят. Дождись ночи, выскользни тенью, как делала уже в Лисьем логе. Что стоит раствориться тени среди иных теней? Их множество в лесу.

Беги, быстро беги. От отца.

От братьев, которые кинутся по следу, даром что стерегут тебя так, будто ты и в самом деле любимая сестрица. Они стали добры. Им пришлась по нраву отцовская затея.

Сбегу.

Я давала себе слово каждый вечер, но поезд останавливался, и мой возок окружали костры, а лес, такой близкий, уже не казался надежным прибежищем. Напротив, разум твердил иное.

Куда бежать, Аану?

От кого?

От отца? От родичей? От будущего мужа? Ты еще не встретила его, а уже дрожишь, точно вовсе нет в тебе крови Ину. Да и кем будешь ты там, в большом мире, который и видела-то издали. Разве сумеешь выжить одна? Или же сгинешь в лесу, в том самом, который мнишь спасением? Там звери.

А за лесом – люди. И будут ли они добры к безродной чужачке?

Я отступала.

Быть покорной дочерью? Что может быть проще. Я ведь привыкла. И братья, в первые дни пути не отходившие от меня ни на шаг – видно, чуяли мое настроение, – утратили прежнее рвение. Теперь меня оставляли одну, пусть ненадолго. И это одиночество само по себе было подарком.

В какой-то момент я и вовсе смирилась.

Янгар меня не убьет, побоится вызвать гнев богов, разорвать недавно сотворенную нить. А остальное… Стоит ли печалиться о том, что еще не случилось?

Мы остановились в дне пути от усадьбы Янгхаара Каапо. И старший из братьев, красавец Олли, отправился к жениху с серебряной шкатулкой, в которой лежал крупный алмаз.

Я знала, что Янгхаар – или хвастаясь собственным богатством, или желая замириться с отцом, показывая, что не столь уж никчемен, – прислал в дар невесте огненный лал величиной с перепелиное яйцо. И что камень этот был цвета крови, чистоты необыкновенной. Ни за одну невесту не давали подобного откупа.

Я видела этот камень, держала на ладони, любуясь, не смея коснуться. Отец же, которому мое восхищение пришлось не по нраву, подхватил лал двумя пальцами, поднял над головой. И камень, поймав солнечный луч, полыхнул гневно.

– Выбрось, – велел отец и, словно опасаясь, что я не подчинюсь этому приказу, сам подошел к окну…

…а после велел принести ларец с камнями и долго, придирчиво выбирал достойный.

Ерхо Ину знал, как оскорбить подарком, и сейчас, глядя вслед Олли, усмехался да бороду поглаживал.

– Завтра… – Тридуба наконец соизволил заговорить со мной. Он сидел на коне, подпирая рукой бок, и знакомая плеть ласкала конскую шкуру. Жеребец прядал ушами, косил на плеть, на меня, грыз удила, и клочья белой пены падали на траву. – Завтра ты станешь женой этого пса…

Отец бросил поводья конюшему и спешился, не дожидаясь, пока скамеечку поднесут.

– Идем.

У его шатра костер горел ярко. И слуга тотчас подал чашу с горячим медом, которую отец осушил одним глотком. Он вытер усы, крякнул и, глянув на небо, повторил:

– Уже завтра…

Под пологом его шатра царил сумрак, с которым не справлялись восковые свечи.

– Помоги. – Он повернулся ко мне и молча стоял, пока я боролась с фибулой. Застежка была тугой, а пальцы неуклюжими. Но в кои-то веки отец не проявлял недовольства моей медлительностью. Вот что-то щелкнуло, и золотой медведь выпустил плотную ткань. Я успела подхватить плащ, прежде чем он коснулся ковра.

– Туда положи. – Отец указал на легкий дорожный сундук. – И сядь. Слушай.

Он смерил меня внимательным взглядом, упер рукоять плети в широкий свой подбородок, и стало казаться, что из темной его бороды выглядывает гадючий хвост. Я не смела отвести взгляд. Отец вертел рукоять, ременный хвост шевелился, и гадюка грозила выпасть из волосяного гнезда бороды.

– Завтра ты войдешь в храм. Я хорошо заплатил жрицам. Обряд будет проведен по всем правилам. – Ерхо Ину говорил медленно, выверяя каждое слово. – Он и вправду получит мою дочь.

– Да, отец.

Мой ответ не требовался. Но молчание его разозлило бы.

– Вы проведете вместе ночь. А утром…

…утром Черный Янгар узнает, что ему подсунули не ту невесту. Вот только разорвать узы, наложенные жрицами Кеннике, будет невозможно.

– Утром ты передашь ему, что Ерхо Ину не прощает обид. И не боится псов. Даже бешеных.

Для чего?

Янгхаар Каапо и так будет вне себя от гнева.

– Передашь. – Рукоять плети уперлась в шею. – Ты ведь послушная дочь. И все сделаешь правильно.

Его улыбка была такой ласковой, что я кивнула.

Передам… возможно.

Если доживу до утра.

Олли возвращается ближе к полуночи и с поклоном протягивает отцу резной сундук, доверху наполненный топазами. Но Ерхо Ину не удивить камнями, он зачерпывает горсть, разглядывает, а затем бросает топазы в заросли бересклета.

– Утопи, – велит он.

И я знаю, что Олли не посмеет перечить.

Мне жаль камни, они ни в чем не виноваты. И мужа будущего жаль. И себя. Поэтому, когда в сумраке вдруг окликается кукушка, серая странница, которую многие почитают вестницей Кеннике, я спрашиваю шепотом:

– Скажи, сколько лет я буду жить счастливо?

Жду ответа. А его нет… Наверное, и боги не желают заступать дорогу отцу.

Мы выступаем с рассветом. Отец сам осматривает мой наряд. Пусть свадьбы этой он не желает, но не позволит мне ее испортить своей неаккуратностью. К счастью, Ерхо Ину остается доволен.

Меня усаживают на спину белой кобылицы, из той дюжины, которую прислал Янгар для невесты – а отец отдарился вороными, жеребыми, – и набрасывают на волосы алый покров. Кобылицу ведет Олли, и он не торопится, я же, обеими руками вцепившись в луку седла, считаю шаги под перезвон серебряных колокольчиков. Мир темен.

А будущее и того темнее.

Мы идем долго… наверное, долго. Так мне кажется, однако, когда останавливаемся и меня снимают с кобылицы, а покров – с меня, я вижу, что солнце еще не добралось до вершины елей.