– Нина —

– Да?

– Нина —

– Ну и?

– Нина —

– Слушаю.

– Нина.

– Нина, Нина, Нина. Как зовут наших детей? Сына? Дочку? У нас вообще есть дети? Нет, это я твой ребенок. Так? Не так? Хотел бы меня трахнуть? – ущипнула себя за сосок через платье, с губ не сходила усмешка, невинная, страстная, насмешливая, сочувствующая, злая, что бы ни подумал о ней Замойский – все будет правдой.

– Нина, господи боже, я —

Стена, белая стена, мягкий матрац – ударил, отскочил, ударил, отскочил, не за что уцепиться ассоциациям, он царапал воздух, кусал зубами дым, Нина, Нина, Нина, пустота и хаос.

Кто она такая? Я веду себя с этой женщиной так, словно мы знакомы уже много лет, каждое слово взывает к памяти тысячи других слов, каждый жест – к памяти тысяч других жестов, старые знакомые на самом деле никогда не разговаривают друг с другом, только с аккумулированными воспоминаниями своих прошлых разговоров – с кем я говорю сейчас? Кто она такая? Как я с ней познакомился? Где я с ней познакомился? Привез ее к Макферсону с собой, прилетела она с делегацией «ТранксПола», или сама? Откуда она вообще взялась? Она не полька, мы разговариваем по-английски. Этот акцент… Американка? Я даже не знаю ее национальности! Боже милостивый, хоть что-то, голос, образ – самые поверхностные воспоминания из нашего прошлого – нету, нету, нету. Память о Нине глубиной всего в несколько дней. Несколько дней, время моего визита к Макферсону.

– Прошу прощения…

Отчаявшийся – она наверняка не могла не видеть это отчаяние, – он потянулся к ней раскрытой ладонью, словно прикосновение могло вытащить на поверхность сознания то, чего не вынуть словами. Женщина ждала прикосновения с пассивностью домашнего животного, цветка, мебели. Он вздрогнул, отступил. Она не двигалась. Дышит ли она вообще? Замойский сомневался. Что-то пульсировало на затылке теплой болью, верно, я ведь ударился головой, такое случается…

Она смотрела на него с лицом, лишенным всяческого выражения, будто с лицом куклы – или трупа.

Он вышел из комнаты.

Услышал, как она поднялась и пошла следом. Заставил себя не оглядываться.

Длинный коридор вел из западного крыла к центральной галерее, та подковой загибалась над просторным главным холлом замка. Пол холла был чуть ниже уровня земли.

Замойский хорошо знал расположение помещений первого этажа. Знал, что за теми дверьми, скрытыми под галереей на противоположной стороне подковы, что отворились с резким скрипом, едва Адам вышел из коридора, – что за ними начиналась лестница, ведущая к закрытым для гостей подвалам Фарстона. Остальная часть замка, кроме восточного крыла и пятого этажа, оставалась доступной для всех, и Замойский успел исследовать ее довольно подробно. Был это весьма красивый замок, памятник, наполненный другими памятниками, все – в прекрасной сохранности. Неудивительно, что Джудас так горд этим замком, что приглашает своих партнеров по делам именно сюда. Здание, несомненно, производит впечатление, давит на подсознательном уровне, все эти портреты предков, инкунабулы в вакуумных витринах, средневековые доспехи над каминами – огромными, словно врата соборов. Во время ужина здесь зажигали свечи в высоких канделябрах. Слуги носили ливреи в фамильных цветах Макферсонов…

В дверях к подвальной лестнице появился Джудас Макферсон. Миллиардер вошел в холл и взглянул на распахнутые настежь деревянные ворота, из которых вглубь затененного холла били разноцветные огни и плыли волны звуков: музыка, смешанные голоса людей, смех и окрики, шум деревьев, овеваемых вечерним ветром.

Взглянув, Макферсон громко выругался. Выругавшись, несколько раз подпрыгнул на одной ноге, дотронулся выпрямленным пальцем до носа, колена, второго колена, куснул себя за тот палец, после чего сделал три быстрых сальто, остановился в полуприсяде, сжал правую ладонь в кулак и с размаху ударил ею в мозаичный пол холла. Раз, другой. Снова выругался, скривившись от боли. Встал, пошатнулся. Его левое плечо подрагивало в неритмичных конвульсиях.

Замойский наблюдал за этим в немом удивлении. Нина остановилась за его спиной, он чувствовал на затылке ее теплое дыхание.

Джудас Макферсон безумствовал в холле. Фрак, жилетка, исподнее – измяты, грязны, в двух-трех местах уже порваны, на спине длинная черная полоса… А Макферсон безумствует дальше.

Теперь вот пытается ходить на руках.

Джудас Макферсон, думал Замойский. Председатель холдинговой верфи, магнат военной промышленности… Адам помнил, как Макферсон приветствовал его в Фарстоне сразу после прилета Замойского из Варшавы, приветствовал всю переговорную группу из ТранксПола с Яксой во главе: быстрое сильное пожатие руки, взгляд в глаза. А теперь – паяц.

Кстати, что с ними – с Плетинским, с Яксой? Это весьма мило со стороны Макферсона, что пригласил нас на свадьбу собственной дочери, но самое время подписать условия… Совет на нас в суд подаст, если этот пакистанско-словацкий консорциум первым подпишет бумаги…

Джудас ходил по холлу на руках – туда-назад; от каменных стен отталкивался согнутыми в коленях ногами.

Через холл прошли трое кельнеров – ни один даже не моргнул. Обошли миллиардера, умело балансируя подносами.

– Пойдем-пойдем, – шептала Нина. – Ну пойдем. Не нужно попадаться им на глаза. Сейчас уснем. Сейчас конец. Все, уже все, спокойно. Пойдем, Адам, вернемся в лоно, все начнется сызнова. Снова меня полюбишь. Или нет. Снова искренне и навсегда.

Снаружи наплывала теплая ночь и целительная музыка.

Адам гневно тряхнул головой. Сгорбленный, с напряженными мышцами шеи и плеч, стиснув ладонями перила, – выглядел так, словно готов был разломать эти деревянные поручни голыми руками. Он покраснел, челюсть ритмично ходила, словно Замойский пережевывал молчание. Каменное молчание, единственную защиту перед быстро приближающимся безумием.

В дверях, из которых вышел Макферсон, появилась фигура высокого мужчины. Опершись о косяк, он поглядывал на Джудаса.

Который, для разнообразия, принялся развязывать и завязывать шнурки своих штиблет, раз, второй, третий, пятый, все быстрее, меняя ногу, а в конце пользуясь только одной рукой.

Замойский сильнее стиснул кулаки, фаланги его пальцев обрисовывались под натянутой кожей. Женщина его беспамятства тянула за рукав. Клинический сюрреализм ситуации заставлял кожу покрываться мурашками, волосы – вставать дыбом на затылке, гнал по хребту волны холода. Не хватало дыхания. Кто-то вогнал снизу в легкие Замойского трубки вакуумной помпы и теперь включил машину на полную мощность.

Шотландский аристократ по крови и деньгам, отправляющий на его глазах ритуалы чокнутого, в элегантном фраке и с невозмутимой серьезностью на лице – ну, это уж чересчур. Или этого нет на самом деле, или —

– Господин Адам, могу я пригласить вас перемолвиться словечком? – крикнул Джудас, перебарывая легкую одышку.