Юрьевна отодвинула стул, села и придвинула так, чтобы осевая линия стула совпала с осевой линией стола. Вот теперь хорошо. Она знала это за собой и не противилась.

Юрьевна посмотрела на Меднова и покачала головой.

— Врач сказал, ты на желудок жалуешься.

Медь неловким движением поджал губы, словно целиком подобрал подбородок. Острый кадык дернулся вверх и опал.

Медь посмотрел на Юрьевну. Глаза запавшие, с мучительным блеском.

Юрьевна сочувственно улыбнулась ему:

— А почему инвалидность себе не выбил? Хорохоришься все, а был бы идейным, в двадцать лет уже с инвалидностью ходил, чтобы в ШИЗО лишний раз не загреметь. Как, кстати, тебе пониженная норма питания? — она резко сменила тему. Медь поднял брови.

Медь угрюмо набычился.

— Пытку голодом в Совке еще отменили!

Она засмеялась. Медь набычился, замолчал.

Светлана Юрьевна ласково сказала:

— Ну, вот в Гаагский суд жалобу и напишешь. Бумагу с ручкой дать?

Медь отвернулся.

— Эй, Медь? Обиделся, что ли?

Медь угрюмо смотрел в сторону.

Юрьевна вздохнула.

— Ладно… Давай просто и вежливо. Мне, может, тоже неприятно с таким букой, как ты, здесь сидеть и разговаривать, но я же делаю над собой усилие. Кто это был? Постарайся, Сережа, блесни интеллектом. Не зря ведь книжки читаешь. А то будешь в «через матрас крутиться», пока язву не заработаешь. Оно тебе надо?

Жила на шее Меди дернулась. «Через матрас» — это когда заключенный отсиживает максимальный срок в штрафном изоляторе, ему дают переночевать одну ночь в общей камере, чтобы не нарушать нормы, — и снова засовывают на пятнадцать дней в одиночку, без общения, передачек с воли и солнечного света. На третий-четвертый цикл любой взвоет.

— Ты меня на понт не бери!

— А вдруг это рак желудка?

Медь замолчал. Сидел неподвижно, и только жилка под левым глазом, тонко задрожала.

— Врешь, — сказал он наконец.

Юрьевна пожала плечами. «Самое смешное, что мне даже врать не надо. Все так и есть. Ты сам за меня себе соврешь».

Она равнодушно улыбнулась. Медь насторожился.

— Как знаешь, — сказала Юрьевна. — Может, это просто запущенный дизбактериоз? Хотя можно было бы организовать проверку. Как считаешь? Если тебя что-то действительно беспокоит… можешь мне намекнуть, я пойму.

Медь молчал. Только его молчание теперь было другим. Юрьевна чувствовала запах этого страха — не перед ней, а перед тем, что сидит у Меди глубоко внутри, в кишках.

— А ты знаешь, что раковую опухоль представляют неправильно? — спросила она.

— Ч-что?

Медь растерянно огляделся.

— Это шаблон, — сказала Юрьевна. — Просто… Почему-то все думают, что раковые клетки — они черные. И опухоль черная. Возможно, это пошло от старых образов, еще из средневековья. Черная чума, черная смерть, черная весть… А она белая…

В глазах зэка вдруг заметались искры паники. Юрьевна кивнула.

— Даже не так. Раковая опухоль не белая, а нежно-розовая. Понимаешь? Она выглядит как совершенно здоровая ткань. Но при этом убивает. Не знаю, как тебе, а для меня это был шок.

Медь сглотнул, жилка у глаза дернулась.

— Хватит уже, — сказал он хрипло. — Спрашивай, что хотела.

— Розовая, а? Как тебе такое?

— Я сказал, хватит!

Юрьевна кивнула сочувственно.

— Я про то, Медь, что есть такие люди. Они как рак.

— Я вот что думаю. Ты не просто так отстал от этих двоих… — она помедлила, отметив, что Меднов как-то чуть напрягся, невольно выдавая себя. — Ты сбежал от них. И правильно, ты же нормальный человек, верно? А не эти… не этот… Я думаю, было так. Ты дождался, когда скорая притормозит на повороте, открыл дверь и выпрыгнул из машины. Ну, порезался, ну, побился. Ерунда. И правильно. Зато живой. Это я знаю, можешь не говорить. Но для меня вопрос, на который я никак не могу найти ответа. Зачем ты вообще в это дело влез? Зачем помог Реброву устроить побег, а?

Медь молчал. Но что-то в нем поменялось. «Сейчас», подумала Юрьевна. «Сейчас я его дожму».

Медь облизнул губы, быстро-быстро, словно змея высунула язычок. Она отслеживала его реакции. Вот руки на столе чуть задрожали. Ага, принимает решение.

Медь поднял взгляд — и открыл рот, чтобы заговорить…

С громким скрежетом металла открылась дверь. «Да блять», в сердцах подумала Юрьевна.

— Светлана Юрьевна… — сказали за спиной.

— Не сейчас, — произнесла она сквозь зубы. Юрьевна не оборачивалась, держа Медь взглядом.

— Медь?

«Не вовремя, он только собрался заговорить. Идиоты, везде одни идиоты».

— Ничего я не знаю, — сказал Медь. И закрылся. Юрьевна мысленно выматерилась — опять все придется начинать сначала. Она повернулась.

В дверях стоял Васин. Лицо молодого лейтенанта было странно напряженным. «Что-то случилось». Юрьевна кивнула ему и поднялась на ноги.

Васин тут же стремительно подошел — он был выше ее ростом и крупнее, наклонился к ней. Юрьевну обдало ароматом дорогого мужского парфюма, пота, хорошего кофе — и возбуждения. Васин, казалось, вот-вот взорвется от того, что знает. Знание бродило в нем и искало выход. Васин приблизил губы к ее уху — его дыхание защекотало шею. И наконец заговорил…

Юрьевна выслушала.

Затем повернулась и пошла к двери. Шаг у нее энергичный, почти мужской. За ней выскочил лейтенант. С грохотом захлопнулась дверь. Металлический скрежет замка.

Тишина.

Вещи разложены на столе перед зэком. Медь подождал, потом беспокойно оглянулся. Про него словно все забыли.

Медь растерянно повертел головой. В допросной было пусто.

— Э, а я?

— Это правда? — спросила она за дверью. Васин торопливо кивнул.

— Хорошо, пошли.

Они поднялись на второй этаж. У дверей кабинета Юрьевна остановилась, оглядела посетителей. Пожилой заерзал, женщина в розовом привстала, собралась заговорить, но наткнулась на взгляд Юрьевны — и вдруг смутилась. Села обратно и зачем-то поправила юбку. Ноги у нее были красивые.

— Это кто? — спросила Юрьевна вполголоса. Мотнула головой в сторону посетителей.

Васин поморгал.

— А! Эти… — он с трудом вспомнил. — Вызвал как свидетелей.

— По какому делу?

Васин входил в особую группу Макарыча, и дело у них было только одно — дело Доктора Чистоты, он же Доктор Белизна. Тимофей Геннадьевич Ребров, серийный убийца. Правда, случаев до хрена — доказанных два, а сомнительных 18. Одних дел накопилось уже за 600 томов. Маньяк действовал на широкой территории, изобретательно и нагло, часто менял почерк, словно издеваясь над теми, кто за ним охотился.