Джером Куик нарочито затянулся сигаретой.

— Нечего стоять на ступеньках. Спускайся… осторожней, ты еще под действием валиума. — Он даже не попытался помочь ей.

Она осталась стоять там, где была.

— Есть что-нибудь… новое, детектив?

Майло покачал головой.

— Простите, что опять беспокоим вас, миссис Куик…

— Нет, нет, нет, вы помогаете мне… нам. Вы были очень… великодушны. Прошлой ночью. Вряд ли это было для вас легко. Вы были великодушны. Это было нелегко для вас и для меня.

— Шейла, возвращайся в постель, — подал голос Джерри Куик.

— Они были очень милы прошлой ночью, Джерри. Это всего лишь вежливость, что я…

— Уверен, что они были молодцами, но…

— Джерри. Я. Хочу. Быть. Вежливой. — Шейла Куик спустилась со ступеньки и присела на стоящий сбоку стул.

— Мэм, — сказал Майло, — мы узнали, что та девушка с Гэвином была не Кайла Бартелл.

— Вы говорили, что она была блондинкой, — пожала плечами Шейла Куик.

— Конечно, это большая редкость в Лос-Анджелесе, — съязвил Джером Куик.

— У меня есть снимок, — сказал Майло. — Это не очень приятная фотография, она сделана посмертно, но если бы вы смогли взглянуть на нее… Если бы мы смогли установить личность девушки, то это ускорило бы процесс. — Он показал ей фотографию.

— Она выглядит такой… мертвой. Бедняжка. — Покачав головой, она взяла у Майло снимок и поднесла его к глазам. У нее тряслись пальцы, поэтому углы снимка дрожали. — Вы показываете такой же снимок Гэвина другим людям?

— Шейла! — скривился Куик.

— Нет, мэм, — сказал Майло. — Мы знаем, кто такой Гэвин.

Она вновь взглянула на фотографию.

— Гэвин ни словом не обмолвился, что у него новая подружка.

— Гэвину было уже двадцать лет, — сказал Джером Куик. — Он не был обязан отчитываться о своих связях.

Шейла Куик продолжала смотреть на снимок. Наконец она вернула его.

— Еще одного… — сказала она.

— Мэм?

— Еще одного чьего-то ребенка не стало.

Майло получил письменное разрешение от семьи Куик побеседовать с доктором Гэвина, и мы ушли. Было почти пять часов дня, молочно-белое небо казалось отвратительным. Мы оба ощущали подавленность и голод и поехали в кафе на Литл-Санта-Моника, где заказали сандвичи и кофе. Мой представлял собой горячий ростбиф с горчицей на ржаной булке. Майло выбрал расползающегося многослойного монстра с копченой грудинкой, сдобренными майонезом сырыми овощами, пеперон-чини и еще чем-то, что я на взгляд определить не смог. Все это было вложено во французскую булку. Когда Майло попытался откусить от сандвича, тот развалился. Похоже, детективу это доставило своеобразное удовольствие.

— Образцовая семья, — прожевав, молвил он.

— Они не подошли бы для рекламы семейной жизни, но для нас это ничего не значит.

— Незнакомец с извращенными мозгами убивает их сына, и родители сразу же дистанцируются от данного дела.

— Но я не вижу здесь вины семьи. А родители Гэвина не знают девушку, возможно, потому, что она из тех девиц, которых не приводят домой к маме. Отсюда вывод: главной целью преступления была именно она.

— Девица с опасными друзьями, — кивнул Майло.

— Убийца проткнул ее и забрал сумочку. Либо он хотел просто поживиться содержимым сумочки, либо сделал это для того, чтобы девицу не смогли быстро опознать.

— Ты сказал: она была главной целью. Для чего — для секса, убийства или для того и другого?

— Не знаю. Сексуального насилия не было, но мне кажется, что штырь, которым ее проткнули, все же придает делу некую сексуальную окраску. Гэвина убрали первым, одним выстрелом, это согласуется с моей версией: убийца просто устранил его по пути к истинной цели.

— Если Гэвина застрелили первым. Точно установить это мы не можем.

— По логике все произошло именно так, — возразил я. — Девушка была жива, когда убийца проткнул ее. Едва ли Гэвин стал бы спокойно сидеть рядом, если бы такое случилось на его глазах. Для чего убийце рисковать, вступая в единоборство с молодым здоровым мужчиной? Он устранил Гэвина, затем переключился на девушку. Собственная беспомощность и страх перед убийцей заставили ее подчиниться. Быть может, он пообещал не причинять ей вреда, если она не станет сопротивляться. Есть следы борьбы?

Майло покачал головой.

— Она видела, как был убит Гэвин, и сидела охваченная ужасом, — продолжил я. — Убийца проткнул ее, потом тоже застрелил. По-моему, это свидетельствует о сильном гневе. Прикончив обоих, он, возможно, решил полюбоваться делом своих рук и немного позабавиться. Либо Гэвин и девушка уже приступили к постановке сексуально ориентированной сценки, либо сам убийца аранжировал ее. Или это было преступление на сексуальной почве, или он хотел, чтобы все сочли его таковым.

Майло отложил свой сандвич.

— Ты предлагаешь слишком много вариантов.

— А для чего же еще существуют друзья? Тебе, кстати, ранее попадались убийства, когда жертву насаживали на штырь?

— Нет. — Майло взял сандвич, и здоровенный кусок исчез в его пасти. — Как думаешь, презерватив принадлежал Гэвину или его принес убийца?

— Он был у парня в кармане, поэтому, вероятно, принадлежал ему.

— Значит, если цель убийства — девушка, то ковыряться в душе Гэвина — напрасная трата времени? Так ты считаешь? Я подумал, что врач Гэвина может оказать нам кое-какую помощь. И ты вроде бы ее знаешь.

— Я просто знаю, кто она такая.

— По радиовыступлениям?

Я спрятал губы за кофейной чашкой.

— Ты делаешь такое странное лицо, когда говоришь о ней, — покачал он головой.

— Она не из тех, к кому я посоветовал бы обращаться за помощью.

— Почему?

— Я не могу вдаваться в детали.

— Выкладывай в общих чертах.

* * *

Пять лет назад один не в пример другим чуткий судья попросил меня освидетельствовать семилетнюю девочку, угодившую в эпицентр отвратительного бракоразводного процесса. Оба родителя оказались профессиональными консультантами по вопросам брака. Это должно было бы послужить мне достаточным предостережением.

Мать — молодая, с измученным лицом, крайне запуганная женщина, выросшая в семье сильно пьющих родителей, которые с ней жестоко обращались. На момент нашего знакомства она и переключилась с брачных пар на работу с закоренелыми наркоманами в финансировавшейся округом клинике в Беллфлауэре. Экс-супруг, старше ее на двадцать лет, был надутым и не вполне уравновешенным сексопатологом, своего рода гуру со степенью доктора психологии, полученной в одном из университетов престижной Лиги плюща, и к тому же преподавал в институте йоги в Санта-Барбаре.